— Что поступил? — я слишком увлекся поощрительными улыбками и мыслями про поставщиков системы кондиционирования, пропустив начало разговора по существу.

— Сигнал. Очень тревожная информация. Она касается… не знаю, как лучше сказать. Я понимаю, ты всегда относился к нему как к сыну… Короче говоря, по Мише.

— О Мише? О Мише Берковиче? — я был искренне поражен.

— Ты член семьи, и, я уверен, с тобой можно говорить об этом также прямо, как с Михал Натанычем, — Зябликов понизил голос так, словно это могло от чего-то защитить в мире современной электроники, и словно он способен сказать нечто небезопасное для себя самого. — Поступила крайне тревожная информация, будто Миша последнее время сблизился с радикальными кругами. Да что греха таить, мы ведь не чужие, назовем вещи своими именами: с террористами.

— Да ну, Валерий Дмитрич, он мальчик еще.

— Конечно, мальчик, в том и беда. Мы старые друзья, я полностью тебе доверяю. Могу я говорить откровенно?

С тем же успехом он мог бы спросить, не возражаю ли я, если он голышом спляшет румбу.

— Конечно.

— Для этих ублюдков Миша, с его происхождением, просто находка. Мы с тобой образованные люди, мы понимаем, что любой Борин поступок, в первую очередь художественное высказывание, акт искусства.

Садануть бы тебе по жирной ряхе. «Художественное высказывание» — поднабрался словечек, мразь. «Боря» он ему, приятеля себе нашел. У меня от этих «художественных высказываний» под правой лопаткой вмятина в два сантиметра и такие боли на погоду, что обезболивающее не всегда берет, Борьку вообще хоронили в закрытом гробу. Каким-то чудом я сохранял выражение дружелюбного участия, по крайней мере, надеялся на это.

«Художественное высказывание». Борька бы тебя, суку, на фонаре повесил ногами кверху. Хотя… наверно, выкрутился бы, ублюдок такого калибра всегда выкрутится и отыщет хлебное местечко. Да и трюфельное, а то и икорное.

— Художественные тонкости, гуманизм его лирики, многослойность, все это им безразлично. Под прикрытием прекрасных патриотически песен они рвут страну на части. На заграничные, между прочим, деньги. Забрать Сибирь, разрушить нашу интеграцию в цивилизованный мир, ударить по демократии и свободе во всемирном даже масштабе, вот чего хотят от них хозяева. Заполучить Мишу — большая удача для них и большое поражение для всех нас. Я прошу вас, не только как отца и деда, но и как настоящих патриотов, спасти его. Все мы делаем в этой жизни ошибки, и, конечно, то, что ты и Михал Натаныч сделали для страны, намного перевешивает любые заблуждения молодости, но сейчас вы можете сделать по-настоящему огромную вещь: спасти вашего ребенка.

Несказанное было очевидно, а сказанное, как всегда у него, понимать не имело смысла. Подразумевалось, что мы теперь в долгу, что он предостерег, раскрыл страшную тайну, пойдя, практически, на преступление и огромный риск, а мог бы, используя мои «заблуждения молодости» и запятнанность дяди Миши отцовством, принять к ногтю. Только все это дерьмо собачье, не отрастил он еще такие ногти. Да и сама история не выглядела особенно правдоподобно.

— Валерий Дмитрич, а откуда информация?

— Поверь, источник очень авторитетный, заслуживающий абсолютного доверия. Я знаю этих людей много лет как крайне компетентных профессионалов, — Зябликов опять выпал из разумного разговора, окунувшись в дифирамбы отсутствующим и неназванным специалистам. Говорить с ним было абсолютно невозможно.

Штаб-квартиру во времена первой моды на голографические рекламы разукрасили как елку. Название партии, выведенное в цветах конфедерации славянской вязью по-русски и готическим шрифтом по-английски, а сверху плескался сам огромный бело-синий флаг. Голограмма имитировала ткань, бьющуюся на ветру.

Я попросил Костю подождать. «Угу» — кивнул он.

Костя вообще мало говорил. Мы вместе служили, потом вместе воевали. В те времена легче было поверить, что это я стану его водителем. При самых крутых оборотах он сохранял невозмутимость и молчаливость, чего никак не скажешь про меня. Трудно понять, сдержанность это или слабая впечатлительность, и критические ситуации просто не задевают его достаточно глубоко. Костю, надежного и молчаливого, всегда неторопливого, но всегда в нужном месте в нужное время, легко было представить сколь угодно успешным, но он, кажется, совершенно лишен честолюбия. Точно про него, конечно, ничего не разберешь, но все предложения продвинуться в нашей конторе он отбрасывал, кривясь и что-то отрицательно мыча.

Пройдя пару кварталов, я заскочил в кафешку. Заведение очень удачно оказалось с претензией, заказ на чашку черного чая принял дрон. Убедившись, что за мной никто не вошел, я вытащил из портфеля крохотный зеленый телефончик. Аппарат был зарегистрирован на неаффилированную голландскую компанию, кроме того, через шифрованный канал передавался голос, менявшийся при каждом звонке случайным образом. Номера и сами аппараты менялись два раза в месяц, но все это, конечно, никак не защищало от направленных микрофонов.

— Слушаю, — ответил дядя Миша тонким голосом маленькой девочки.

Я еще раз напомнил себе научить его настраивать диапазон голосов по возрасту и полу.

— Только вышел от упыря. Как в говне искупался, ей богу.

— Чего хотел?

— Странная история, лучше лично. Я проверю пока.

— Лады. Не забудь по стекольщикам.

Уже с обычного телефона я сговорился о встрече с Сергеем Петровичем. Городской комиссариат располагался за пределами зеленой зоны, и пришлось ждать джипы охраны. Толку от этих дармоедов не было никакого, но дядя Миша тут стоял совершенно непреклонно. Лучше бы к внуку характер применял, а то шляется где попало и с кем попало.

Мост мы прошли почти ходом. В такое время из зеленой зоны мало кто выезжает, да и вообще, на выходе контроль довольно формальный, тем более на этом блоке. Стоявший тут британско-канадский пост считался менее дотошным, чем американские. В обратную сторону тянулась вдоль набережной умеренная очередь минут на сорок. На мосту дроны облепили драндулет, груженный какой-то грязной репой. Владельцы автохлама, карикатурный дед с бабкой в платочке грустили рядом. Дедок что-то втолковывал, размахивая зажатой в руке облезлой ушанкой. Скорее всего не туда заехали, трудно представить, кому их нелепый продукт мог пригодиться в зеленой зоне.

Комиссариат окружали кордоны, колючая проволока, посты, обложенные мешками песка, ближе к входу дроны с эмблемами золотом по алому. Пробираться сквозь все это было слишком долго, да и не принято. Встретились, как обычно, в соседнем армянском ресторанчике, делавшем, наверно, девять десятых выручки на посетителях вроде нас.

Старший комиссар полиции, Сергей Петрович Ушаков, сосредоточенно цеплял что-то в дымящемся горшочке. Топорщились поседевшие в желтизну усы.

— Отрываешься?

— А что делать.

Дома запущенный организм Сергей Петровича держали на брокколи и отварной курице.