Водитель был местным, на слова мои отреагировал только тем, что сморщил нос. Считал себя, видимо, большим специалистом в автомеханике. Но на дороге стоять ему, а не мне, и я настаивать не стал.

–  Как прогулялся? – спросил подполковник Лагун.

–  А что же не прогуляться? Погода хорошая, воздух свежий, можно и погулять. Вон, и попутчика по дороге подобрал.

–  Ты хочешь сказать, что туда и обратно сгонял? – с усмешкой и недоверием спросил Полтора Коляна. – По времени ты только к ферме подходить должен.

–  У нас с тобой разные марки часов, – спокойно ответил я, заглядывая ему за плечо, для чего мне пришлось чуть ли не на цыпочки встать. Полтора Коляна переоделся, и я увидел, что он носит погоны майора. Вообще-то старшему лейтенанту полагается со старшим офицером разговаривать на «вы», но если уж я взял тон, следует его выдерживать. – Я не только туда сходил, где твою группу били, я еще нашел канаву, в которой вас дожидалась засада; по канаве добрался до фермы, где отдыхает банда, и попросил их часового проводить меня сюда. Учись работать, товарищ майор!

–  Ну ты даешь, спецназ ГРУ… Летать, что ли, умеешь?

–  Бегать. Только бегать. И даже пленников умею этому же учить. Немного жестко учу, но качественно. Пленники понимают. И начинают бегать, как никогда раньше не бегали…

Полтора Коляна усмехнулся вполне добродушно. Я давно знаю, что тучные люди зла не держат и обиды прощают быстро. Я не настолько сильно обидел этого майора, чтобы он на меня злился. Майор, словно у меня учился, поставил пленника на ноги, поднимая не за шиворот, а за веревку. Причем впечатление складывалось такое, будто он одной рукой способен встряхнуть бедолагу так, что у того ноги оторвутся от земли.

–  Смотри, не придуши его, – забеспокоился Лагун.

–  Я аккуратно… Ну что, вояка, пойдем в кабинет к начальству, говорить будем…

Они двинулись в здание, я за ними, но по пути заглянул к дежурному.

–  У тебя одна камера контачит. Проверь.

–  Я знаю, монитор мигает. Не знал только, что камера. Я думал, в самом мониторе что-то не так… Уже дважды переключал. А ты откуда знаешь?

Я не люблю объяснять, откуда и что я знаю. Так вся интрига пропадет.

–  По радио передавали. В новостях…

Озадачив дежурного таким сообщением, я поспешил в кабинет подполковника Лагуна, чтобы присутствовать на допросе пленника. Подумал, что мне это, наверное, разрешат, поскольку пленника добыл именно я. Но сам Лагун посмотрел на меня отчужденно:

–  Устал, наверное? Отдыхай…

Я понял это как приказ и собрался уже без обиды закрыть дверь с обратной стороны, поскольку как бывший офицер военной разведки прекрасно понимал, что в каждом деле существуют моменты, к которым допуск имеет только определенный круг лиц. А исполнители, как правило, работают только на своих узких участках и не лезут в чужую сферу деятельности. Но нечаянно бросил взгляд на своего пленника, рассмотрев его уже при нормальном освещении. И сразу узнал его, хотя вида не подал.

Разгляди я его раньше, может быть, и не привел бы парня сюда. И сам, может быть, не вернулся бы так скоро. Недаром я никак не мог вспомнить, где я видел эту гусиную походку… А ведь совсем недавно видел. Мой пленник был одним из омоновцев, которые сопровождали Шахмардана Саламовича Нажмутдинова – того самого Пехлевана, когда он пришел в спортзал батальона мотопехоты, где я проводил занятия со своим взводом. Потом, по дороге к дому владельца ювелирного магазина, этот парень сидел за рулем «уазика» с простреленными стеклами. Я бы узнал его, возможно, и раньше, но темнота и разбитое лицо помешали мне присмотреться. Сейчас пленнику вытерли кровь с лица, да и свет двух лампочек в кабинете был достаточным.

–  Что-то сказать хочешь? – среагировал Александр Игоревич на мою задержку.

–  Бинокль и оружие возвращаю, – снял я с себя ремни пистолета-пулемета и бинокля, этим объясняя свою задержку. Но автомат пленника я пока оставил при себе на всякий случай. Подполковник на это внимание все же обратил.

–  Машина привезла на тебя документы. Утром получишь свое табельное оружие – такой же пистолет-пулемет. «АКСУ», кстати, тоже здесь оставь, пошлем ствол на экспертизу. Проверим, что на нем «висит»…

* * *

Я не знаю, чем мне не понравилось поведение подполковника Лагуна. Вроде бы внешне все выглядело нормально. Дело сделано так, что придраться не к чему. Претензий мне никто не высказывал, с моей стороны их тоже не было. Как военный человек я понимал, что подполковник, командир отряда, и майор, командир боевой группы, без меня должны чувствовать себя во время допроса свободнее, потому что я не посвящен в деятельность отряда не просто полностью, но не посвящен вообще. Единственное, что я знаю, что меня взяли сюда на должность ликвидатора. Не слишком приятное дело. Тем не менее, я вынужден был на нее согласиться, чтобы не отправиться в тюрьму особого режима. И, как я понимаю, наверняка существуют многие нюансы этой службы, которые не должны быть известны всем бойцам отряда. И мне в том числе. Тот факт, что я лично захватил и привел столь необходимого в данной ситуации пленника, еще ни о чем не говорит и не делает из меня офицера на особом положении. Тем не менее, что-то мне в поведении Александра Игоревича не понравилось, хотя я сам не мог понять, что именно. Хотя, возможно, это реакция подсознания на то, что я узнал пленника и не сообщил об этом командиру отряда. Собственная вина всегда пытается заставить человека искать других виноватых. Так прожить человеку бывает легче.

А не сказал я по той простой причине, что рассчитывал сам добраться до Пехлевана и опасался, как бы Александр Игоревич не нарушил мои планы, поскольку имел свои виды на мое боевое применение. Лично я видел себя не в ипостаси ликвидатора, а все еще в должности командира взвода спецназа ГРУ. И, чтобы на эту должность вернуться, мне было необходимо добраться до Пехлевана и предоставить следствию необходимые доказательства своей невиновности. То есть мне предстояло доказать только то, что меня обманули. Это снимет все подозрения насчет того, что я был сообщником главаря банды. Я понимал, что задача эта крайне сложная, поскольку и следствие, и Александр Игоревич будут стараться мне помешать. Тем не менее, отчего же не попробовать…

Беда только в том, что я не представлял себе, как это сделать. Дагестанцы – народ гордый и упертый, и заставить их говорить то, что они говорить не хотят, невозможно. Конечно, и среди них, как среди любого народа, встречаются трусы и стукачи, но те, как правило, не берут в руки оружие, чтобы противопоставить себя сильной власти. А если человек взял в руки оружие, значит, уже не трус и не стукач. Если он рискует жизнью ради каких-то своих идеалов или даже просто ради того, чтобы кого-то ограбить, он уже не трус. И запугать такого человека невозможно. Кто привык к риску, тот вообще не сильно пугливый.

Но и это было только половиной дела. Главное теперь состояло в том, как и с какой стороны подступиться к моему пленнику. Передав его с рук на руки Полтора Коляну, я вроде бы отошел от дел. Мавр сделал свое дело, как говорится… А что у мавра есть собственные интересы, хотя о них никто не должен знать, это никого не волнует. Тем не менее, не желая вовсе остаться в стороне, я не стал отлеживать бока, как это делал в камере СИЗО. Поэтому я вышел в холл, куда вытащили небольшой телевизор. Трое бойцов дремали в креслах, вытянув ноги, и еще какая-то троица в белых халатах вела между собой тихий разговор. Что делают здесь врачи, было непонятно, но меня это по большому счету не интересовало. Не следует соваться в чужие дела. И я сел в свободное кресло перед телеэкраном. Я вообще никогда не относил себя к любителям традиционной телевизионной похабщины – а кроме нее, телевидение в России ничего не показывает. Даже в детстве я смотрел только спортивные передачи. Но сейчас я изобразил на лице неподдельный интерес и сел так, чтобы мне был виден коридор, ведущий к кабинету подполковника Лагуна. Как оказалось, я поступил дальновидно. Не прошло и пятнадцати минут, в течение которых я почти непрерывно зевал, как в коридоре появился сам Александр Игоревич. Он шел в сторону холла, сосредоточенно глядя себе под ноги и о чем-то размышляя. Вид у подполковника был не слишком веселый, и я предположил, что пленник сообщил ему мало хорошего, если вообще что-то сообщил.