– Как дядя? – спросила Лара, обменявшись с Марком товарищескими чмоками.

– Очень плохой, – грустно ответил младший Коцман, приглашая Лару в квартиру. – Совсем без сил. Даже рукой двинуть не может. С ложки кормлю, хорошо, что на дому работаю, могу за ним ухаживать, как-то в ванне на минуту оставил, так он чуть не утонул…

– Тяжело тебе с ним, – посочувствовала Лара.

– Да мне-то что? Мне уже счастье, что он жив. У меня ж никого, кроме него, нет! А дядя очень мучается. Он все понимает, вот и страдает от того, что столько беспокойства мне доставляет. Говорит, сам бы рад был смерти, да не прибирает она его никак…

– Он еще говорит?

– Плохо, но я понимаю…

– Я могу задать ему один вопрос?

– Почему нет? Пойдем…

И он провел Ларису в маленькую пропахшую мочой комнатку.

Борис Израилевич лежал на кровати с закрытыми глазами. Он всегда был очень хрупким, маленьким, теперь же усох просто до кукольных размеров.

– Дядя, – позвал старика Марк. – Посмотри, кто к нам пришел…

Коцман медленно поднял морщинистые веки и взглянул на племянника потускневшими, но не потухшими, а живыми, любопытными глазами.

– Это Лариса Белозерова, племянница Ивы. Помнишь ее?

Старик смежил веки. Это означало согласие.

– Вот в гости к нам пришла, – объяснил Марк. – Проведать…

Борис Израилевич что-то прохрипел. Лара ничего не поняла, а Марк хохотнул в ответ:

– Я ей то же самое сказал, когда увидел! – Он повернулся к Ларе и пояснил: – Дядя говорит, что ты больше не похожа на обезьянку. С такой, говорит, и он был бы не прочь поцеловаться…

Лара не смогла сдержать смех. Старик, услышав его, приподнял уголки губ – улыбнулся.

– Дядя, ты не мог бы ответить на Ларин вопрос? Ей что-то у тебя узнать нужно… – Получив от того согласие (веки опять опустились и поднялись), Марк поощрительно кивнул Ларе.

– Дядя Боря, – обратилась к Коцману Лариса, – вы не помните случайно фамилию… – Она сделала паузу, испугавшись вдруг, что сейчас своим вопросом доведет еще одного старика до приступа, но все же решилась и закончила фразу: – Фамилию Малыша? Любовника Эллины Берг?

Брови Коцмана взметнулись вверх. Он удивился, это очевидно. Но и только! А когда со своим удивлением справился, ответил. Лара вновь ничего не поняла. Да и Марк на этот раз не смог сразу разобрать его слова.

– Как ты сказал? – переспросил он, нахмурившись. – Егор Романович… Санченко? Панченко?

– Может, Данченко? – осенило Лару. Она вдруг вспомнила, что именно такую фамилию носил дипломат, дававший в статье комментарии по поводу дела фон Штайнберга.

Дядя Боря утвердительно моргнул, а потом выдал очень длинную и, как всегда, маловразумительную фразу. Марк перевел:

– Дядя удивлен тем, что о Малыше кто-то через столько лет вспомнил. Он не слышал о нем с шестидесятых годов, а не видел и того больше… – Глаза Марка вопросительно округлились. – Это что за дела давно минувших дней, а, Ириска?

– Я должна найти его родственников, – ответила Лара.

– Зачем? – задал резонный вопрос Марк, на который она не успела ответить, ибо дядя Боря вновь подал голос.

– Что он сказал? – поинтересовалась Лариса у младшего Коцмана.

– Говорит, что у Данченко был сын. Дядя обшивал матушку Малыша, и та как-то поделилась с ним новостью, что у нее появился внук. Понянчиться только она с ним не успела, вскоре умерла.

– Как звали мальчика, не знаете? – спросила Лариса у дяди Бори. Тот довольно четко ответил «нет». – А не припомните, в каком именно году вы видели Егора Данченко в последний раз?

– В сорок шестом, – озвучил дядин ответ Марк. – Перед самым арестом Эллины. После ни разу.

– А в семьдесят первом?

Старик Коцман вновь сделал удивленные глаза.

– Он приходил в коммуналку в 1971 году. Тогда в квартире шел ремонт, помните? – Дядя Боря помнил, о чем не преминул сообщить своим привычным морганием. – В том же году он пропал без вести. Вы знали об этом? – Старик ответил отрицательно. – А между тем ваша коммуналка оказалась последним местом, где он побывал, до того как сгинул…

Дядя Боря вдруг очень взволновался. Лицо его задергалось, глаза нервно заморгали. Лара ужасно испугалась, решив, что у него приступ, но когда изо рта старика послышалась просто-таки пулеметная очередь трескучих звуков, успокоилась и обратилась к Марку с вопросом:

– Что он говорит?

– Да сам не пойму, – досадливо протянул тот. – Что-то о портфеле, найденном в прихожей после ремонта… – Он прислушался к дяде, который стал издавать более редкие и четкие звуки. – Он говорит, что Андромедыч обнаружил за вешалкой, той самой, за которой мы с тобой целовались, кожаный портфель с диковинным по тем временам кодовым замком. Будто бы он приходил к дяде, спрашивал, не его ли это портфель. А потом еще к Кузнецовым заходил, у тети Шуры тем же самым интересовался…

– Хозяин портфеля так и не нашелся? – уточнила Лара.

– Вроде бы нет. Теперь дядя думает, что коль Егор Данченко был в квартире, то портфель мог принадлежать именно ему.

– И где портфель сейчас?

– По всей видимости, у Андромедыча остался. Дядя как-то не интересовался, но по логике…

– Ясно, – сказала Лариса. А ясно ей стало то, что визита к старому пропойце не избежать. – Ну, спасибо, дядя Боря, за информацию, – искренне поблагодарила она Коцмана. – Вы мне очень помогли. До свидания!

Тот улыбнулся гостье. Лара улыбнулась в ответ. Ей всегда нравился дядя Боря. Он был добрым, веселым, интеллигентным и невероятно скромным человеком. Имея огромное количество медалей и несколько орденов (он ушел на фронт добровольцем, хотя по состоянию здоровья мог бы, как нынче принято говорить, «откосить»), он никогда их не надевал. Даже в День Победы. И не требовал ветеранских льгот. И не кричал на каждом углу, как Андромедыч: «Мы за вас кровь проливали!» Лариса, например, узнала о том, что дядя Боря воевал, лишь пять лет назад, когда увидела его документы. И была очень удивлена. Представить добряка Коцмана с оружием она не могла, как ни старалась.

– Уходишь уже? – услышала Лара обиженный голос Марка.

– Да, пора…

– А чайку попить?

– Извини, Марк, некогда…

– Ну, во-оот, – разочарованно протянул он. – А я, дурак, специально за твоими любимыми шоколадными вафлями в магазин бегал…

– Надо же! Ты помнишь! – удивилась Лара, которая уже сама забыла о том, какое пристрастие питала к «печенью в клеточку» в детстве. – Что ж… Значит, будем пить чай с вафлями!

Марк просиял и потащил Ларису в кухню.

За чаем они болтали о том о сем. Вспоминали детство. Марк заигрывал. Причем не шутливо, а по-серьезному. Когда же пошел ее провожать до двери, предпринял попытку Лару поцеловать. Ее это позабавило. Хотя попробуй это сделать кто-то другой, она могла бы и пощечину влепить. После того как вскрылось предательство мужа (она никак не могла себя заставить относиться к его измене по-другому), Лара обозлилась на всех мужчин на свете. Она понимала, что это несусветная глупость, но ничего с собой поделать не могла. Ей казалось, что злость эта не пройдет никогда и она уже не сможет никому довериться или кого-то полюбить…