— Да, пожалуй, мысль неплоха, Джордж, — произнесла пластмассовая «лягушка-квакушка». — А что скажет Шерман? Шерман, ты меня слышишь?

— Привет, Джин, — откликнулся Шерман, вставая с кресла в стиле Георга II. Обращенный к пластмассовой коробке, его голос, даже на его собственный слух, прозвучал странновато. Не отваживаясь взглянуть на Роли, он приблизился к адамовскому комоду и подобострастно воззрился на аппарат.

— Джин, все мои клиенты называют 8,05. У меня такое чувство, что они на нашей стороне. Рынок в нашу пользу. Можно предлагать процент выше заказчика.

— О'кей, — сказала «лягушка». — Только смотрите не превысьте лимит торгово-операционных расходов. А то как бы еще Саломон или кто другой не вылез без прикрытия.

Шерман про себя подивился лягушачьей мудрости.

Из телефона донесся придушенный рев. Затем голос Лопвитца пояснил:

— Тут сейчас один как заедет по мячу!.. Но у них мяч какой-то непрыгучий. Ну, это так не объяснишь, надо видеть, — неопределенно заключил шеф. — Да, так вот, Джордж, Джордж, ты меня слышишь?

Коннор встрепенулся, вскочил с кресла, торопливо пробрался к адамовскому комоду.

— Да, я тебя слышу, Джин.

— Я хотел сказать, если вас тянет сегодня хватануть побольше, валяйте. Мне кажется, дело верное.

И все. Решение принято.

За сорок пять секунд до закрытия аукциона, а оно было назначено на час пополудни, Джордж Коннор, сидя в операционном зале, продиктовал по телефону представителю «Пирс-и-Пирса» в здании Федерального казначейства, где физически происходил аукцион, окончательные повышенные предложения. За каждые сто долларов облигаций по номиналу покупщик предлагал 99,62643 доллара. В час с секундами пополудни «Пирс-и-Пирс», как и было задумано, стал владельцем двадцатилетнего казначейского займа на номинальную сумму в 6 миллиардов. В распоряжении отдела реализации ценных бумаг оставалось четыре часа на то, чтобы создать благоприятный рынок сбыта. Атаку возглавил Вик Скейзи за своим рабочим столом в операционном зале, продавая облигации брокерским фирмам по телефону. Шерман и Роли продавали облигации страховым компаниям и сберегательным банкам — тоже по телефону. К двум часам слитный рев в операционном зале с ценными бумагами, порожденный больше страхом, чем алчностью, приобрел небывалую мощь. Каждый оператор орал благим матом, и проливал реки пота, и бранился черными словами, и вгрызался в свой электронный бублик.

К пяти часам было продано 40 % — 2,4 миллиарда от 6 миллиардов приобретенного номинала по средней цене 99,75062 доллара за 100 долларов облигаций, то есть с доходом не в два, а в четыре пункта. Четыре пункта — это означало 12,5 цента с каждой сотни. Четыре пункта! Для того, кто в конечном итоге приобретет облигации, будь то отдельный человек, корпорация или учреждение, эта стотысячная дробь была неощутима. Но четыре пункта для «Пирс-и-Пирса» составляли почти три миллиона чистого дохода за половину рабочего дня. И это еще не конец. Рынок держался и проявлял тенденцию к росту. За предстоящую неделю, реализуя оставшиеся 3,6 миллиарда облигаций, они вполне могут получить еще от 5 до 10 миллионов долларов дохода. Вот что такое четыре пункта!

К пяти часам Шерман парил в адреналиновой высоте. Ведь он — частица той могущественной силы, которую представляет собой фирма «Пирс-и-Пирс». Он — один из Властителей Вселенной. С какой захватывающей отвагой была проведена вся операция! Рискнуть шестью миллиардами в расчете на два пункта, то есть на прибыль в шесть с четвертью центов с каждых 100 долларов, и получить в результате четыре пункта — четыре пункта! Какая смелость! Какое бесстрашие! Есть ли на земле власть упоительнее? Пусть Лопвитц сколько влезет смотрит крикетные матчи — на здоровье! Пусть оборачивается пластмассовой «лягушкой». Властитель Вселенной!.. Исполнен отваги!.. Ощущение собственной доблести разливалось по телу Шермана, бежало по лимфатическим путям, разгоралось в паху. «Пирс-и-Пирс» — это мощь, и он, Шерман, подключен к этой мощи, она бежит, гудя и накаляясь, у него в жилах.

Джуди… О ней он не вспоминал уже несколько часов. Ну что такое один какой-то телефонный звонок, пусть и неудачный, на страницах приходно-расходной книги «Пирс-и-Пирса»? Пятидесятый этаж предназначен для тех, кто бесстрашно берет от жизни все, что хочет. И видит бог, не так уж он много и хочет в сравнении с тем, что полагается ему как Властителю Вселенной. Только порезвиться немного, когда придет охота, предаться простым удовольствиям, которые причитаются мужественному воину.

А она-то кто такая, чтобы так его мучить?

Если женщина средних лет желает, чтобы ее содержал и сопровождал Властитель Вселенной, пусть не скупится, не жалеет для него драгоценную монету, которую он заслужил, — младой красы и сочной плоти упоенья…

И вообще, разве это правильно? Неизвестно почему Джуди всегда смотрела на него сверху вниз — а с каких таких высот? Подумаешь, дочь профессора Миллера, Э. Рональда Миллера из университета в Тервиллиджере, штат Висконсин, грузного, дурно одетого профессора Миллера, прославившегося за всю жизнь разве что одной нашумевшей (Шерман даже читал) статьей в журнале «Эспектс» за 1955 год, в которой довольно кисло нападал на своего земляка, сенатора от Висконсина Джозефа Маккарти. И однако же тогда, в Гринич-Виллидж, Шерман признавал ее превосходство. Он с удовольствием говорил ей, что хотя и работает на Уолл-стрит, но душой свободен и на самом деле это Уолл-стрит работает на него. И радовался, когда Джуди со своих высот одобряла его пробуждающуюся сознательность. Она внушала ему, что, в отличие от ее отца, его отец, Джон Кэмпбелл Мак-Кой, Лев «Даннинг-Спонджета», — скорее все же обыватель, высококлассный хранитель чужих капиталов. Почему, собственно, это было для Шермана так важно, он никогда не задумывался, его интерес к психоанализу, изначально вполне умеренный, в одночасье совсем угас в Йейле, когда Роли Торп как-то назвал фрейдизм «еврейской наукой». (Именно такое отношение тревожило и сердило самого Фрейда еще за семьдесят пять лет до того.)

Впрочем, все это принадлежит прошлому — детству, проведенному на Семьдесят третьей улице Ист-Сайда, и юности в Гринич-Виллидж. Теперь другая эра. На Уолл-стрит — новая жизнь. А Джуди — это пережиток его детства… Но она живет, стареет… становится тощей, высушенной… очень приятной дамой.

Шерман откинулся на спинку вращающегося кресла и оглядывал зал операций с ценными бумагами. По экранам телевизоров все так же бегут зеленые фосфоресцирующие цепочки знаков, но гул поубавился, стал больше похож на гомон в спортивной раздевалке. У кресла Вика Скейзи стоит, руки в карманах, Джордж Коннор и непринужденно болтает, просто так. Вик выгнул спину, повел плечами, сейчас зевнет. Вон, отвалившись от стола, разговаривает по телефону Роли, а сам ухмыляется и поглаживает плешивую макушку. Воины-победители после битвы… Властители Вселенной…

А у нее хватает наглости причинять ему страдание из-за какого-то телефонного звонка!

«Тах-татах-татах-татах-татах-татах-татах!» Грохот взлетающих авиалайнеров больно бьет по барабанным перепонкам. В воздухе густо намешаны запахи самолетных выхлопов. От вони спазмы под ложечкой. По пандусу одна за другой въезжают машины и пробираются среди людей, которые ищут в полутьме вход на эскалатор, или свои машины, или чужие машины — обворовать! обчистить! Его «мерседес», конечно, обворуют в первую очередь. Шерман стоял и держался за дверцу, не решаясь бросить свой черный двухместный спортивный «мерседес» стоимостью в 48 000 долларов — или 120 000, зависит от того, как взглянуть. Шерман, будучи Властителем Вселенной, относится к той категории налогоплательщиков, которым надо заработать 120 000, чтобы после расчетов с федеральным правительством, властями штата и города Нью-Йорка у него осталось 48 000 на автомобиль. И как он объяснит Джуди, если эту дорогую игрушку у него угонят с крыши терминала прибытия в аэропорту Кеннеди?