И он продолжал свои вопросы, подходя к Понятовскому то с одной, то с другой стороны...

Солнце, неяркое, но по-весеннему тёплое, уже давно поднялось над горизонтом, когда наконец Пётр отпустил Понятовского. Однако он взял с него обещание, что тот обязательно скажет имя своей возлюбленной, и Понятовскому пришлось дать такое обещание.

Екатерина узнала обо всей этой истории только вечером, когда на парадном куртаге увидела поляка в числе приглашённых. Он глазами сказал ей о неприятностях, и она сразу поняла, что случилось кое-что. Но она долго не могла улучить время, чтобы подойти и узнать, что же произошло.

Фрейлина Нарышкина тихонько пробралась к Екатерине.

— Сегодня ночью, — скромным, но торжествующим шёпотом объявила она великой княгине, — пытались злоумышлять на жизнь великого князя...

Екатерина обратила на Нарышкину изумлённые глаза. Кому это понадобилось совершать покушение на Петра, незлобивого, взбалмошного, но, на её взгляд, такого безобидного великого князя? Однако она тут же сообразила, что из мухи раздули слона, как всегда при дворе, и догадалась, что в этом деле замешан её возлюбленный. Значит, он попался в руки великого князя, не выдал её, не сказал ни слова, что был в её покоях, и Пётр решил, что переодетый помощник английского посла был направлен убить великого князя. Она очень быстро просчитала все возможные варианты и поняла, что должна пойти на унижение, чтобы спасти и Понятовского, и свою репутацию. Пётр поведал всем, кому только мог, о случае с Понятовским, но до Бестужева и императрицы это ещё не дошло, поскольку, улёгшись в постель лишь утром, никому из них он не мог сказать.

И Екатерина решилась на унижение и досаду. Она терпеть не могла рябую Елизавету, хотя сестру её, Екатерину Дашкову, во многом отличала. Та, не в пример сестре, была умна, честолюбива, хоть тоже не блистала красотой. Самой великой княгине всегда было неприятно видеть её испорченные, чёрные зубы — молодая ещё, эта восемнадцатилетняя княгиня уже славилась уродливостью старухи...

Оглянувшись вокруг, Екатерина поняла, что в этой разряженной толпе придворных она не видит пассию Петра — Елизавету, и послала Нарышкину разыскать свою собственную фрейлину.

— Хочу устроить ей головомойку, — шепнула она Нарышкиной.

И та ринулась выполнять поручение Екатерины, втайне радуясь, что может хоть чем-то насолить рябой дурнушке, так прочно завладевшей сердцем и душой наследника престола.

Но Елизавету отыскали не сразу — она всё ещё нежилась в своей постели в комнате для фрейлин. Правда, в Ораниенбауме у неё не было своих апартаментов — Пётр ещё не успел приказать приготовить их, хотя в Зимнем дворце у Елизаветы были свои комнаты рядом с покоями Петра.

— Спит ещё, — тихонько шепнула Нарышкина, вернувшись из комнаты, где спала Елизавета. — Позволяется ей, — мстительно добавила она.

И опять угадала Екатерина: все фрейлины настроены против рябой Лизки, все платят ей завистью и ненавистью, но каждая была бы готова оказаться на её месте. И невольно пожалела великая княгиня рябую Лизку: в каком же кольце ненависти и зависти живёт эта дурнушка, имевшая несчастье понравиться великому князю...

— Что ж, — вздохнула Екатерина, — если гора не идёт к Магомету, Магомет сам пойдёт к горе...

Едва кончилась первая перемена блюд, Екатерина решительно встала из-за стола. Хорошо ещё, что на этом куртаге не было императрицы — она поехала на богомолье, а Петру и вовсе нравилось, если его жена отсутствовала на куртаге и не мешала ему своими колкими и нелестными замечаниями.

Екатерина помчалась в комнату фрейлин.

Елизавета крепко спала, раскинувшись на скромном ложе одной из фрейлин. Разметались по белой подушке её рыжеватые волосы, оголилось крепкое полное колено, и Екатерина невольно поняла Петра: тело Елизаветы было здоровым, белым и соблазнительным...

Она села у изголовья, рассматривая свою фрейлину и готовя подходящие к случаю слова.

Немало же была изумлена Елизавета, когда открыла глаза. Она не поверила самой себе, больно уж случай был неординарный: госпожа сидела возле ложа своей служанки и ждала, когда та проснётся.

Рябая Лизка засуетилась, вскочила было, кинулась одеваться, начала извиняться за своё столь долгое спанье, но Екатерина ласково удержала её. Босая, в одной нижней юбке и ночной блузе сидела Лизка на краю постели и внимательно слушала свою госпожу, нервно перебирая края одеяла и пощипывая пёрышки под тканью.

Она ещё плохо соображала спросонья и не знала, как себя вести. В том, что Екатерина знала о её шашнях с Петром, она не сомневалась, что госпоже захочется отомстить за своё подорванное самолюбие — тоже понимала, но ласковый и доверительный тон великой княгини ввёл её в большое смущение и заставил таращить большие, навыкате, серые глаза, хлопать белёсыми ресницами и всё больше смущаться от этого внимания и милостивого тона.

— Расскажи, Лизонька, что случилось вчера на вашей поздней вечеринке, — мягко попросила Екатерина, опять втайне готовясь к нелёгкому разговору, где была затронута её гордость.

Елизавета покраснела легко, просто вспыхнула от смущения; её белая, испещрённая оспинами кожа залилась румянцем.

— Ваше высочество, ничего такого... — забормотала она, стараясь понять, чего добивается от неё великая княгиня: значит, знает, что она присутствовала на этой табачной вечеринке у великого князя, раз так спрашивает.

Впрочем, она давно уже не сомневалась, что Екатерине всё известно. Но до сих пор великая княгиня не позволяла себе вмешиваться в сердечные дела мужа и считала ниже своего достоинства расспрашивать фрейлину или как-то показывать своё отношение к ней. Она даже не изменила своего обращения с фрейлиной-выскочкой, тон её приказаний и просьб был всё тот же, что и до интрижки Елизаветы с Петром. И теперь Екатерина похвалила себя за то, что так вела себя с Елизаветой, теперь она могла откровенно говорить с ней и даже просить об услуге...

— Но ведь случилось же что-то, касающееся безопасности великого князя? — в упор спросила Екатерина.

И тут-то Елизавета стала соображать. Она не особо обратила внимание на Понятовского, да и допрос его проходил сумбурно, поодаль от неё, а голова её была затуманена винными парами, к тому же не интересовалась она такими государственными делами.

Но раз великая княгиня пришла именно к ней, значит, это как-то связано с её сердечными делами, значит, не зря болтали во фрейлинской, что по ночам похаживает к их госпоже фаворит, ухажёр; может быть, это и был тот самый переодетый господин, которого ночью допрашивал Пётр. Правда, Пётр полагал, что этот господин захаживал к какой-нибудь из фрейлин и пугал Понятовского арестом и отобранием шпаги, он хотел весело подшутить над фрейлиной, чей кавалер так неосторожно попался в его сети. Но чтобы это была великая княгиня, Елизавета не могла и помыслить. И вот теперь догадалась — не совсем уж она лишена была интуиции и смекалки...

— Арестовали какого-то господина, — пробормотала она в ответ на вопрос Екатерины, — но и сразу отпустили: понял великий князь, что тот на свидании был да свою пассию не желает выдать...