Тема еще "антропологическая". "Личность" еще не появлялась. Жили люди, как муравьи, что ли. И строили свою муравьиную кучу с той же суетней, с той же муравьиной энергией, расторопностью и безличностью, под тем же солнцем, которое и нам светит, среди той же природы, в которой, тысячелетие спустя, родились и мы с нашей цивилизацией. Какой интерес и художнику, и зрителю рассматривать каждого отдельного муравья? — все одинаковы, все в белых рубахах!.. И верится картине, и нет ничего, что бы нарушало иллюзию ненужными, сомнительными деталями… Картина Рериха, как почти все новое, смелое, талантливое, не имела при появлении своем успеха в публике. Ее понял, оценил и полюбил, как всегда, пока лишь небольшой кружок людей, действительно любящих и чувствующих искусство, живущих им".

Николай Константинович старался участвовать во всех крупных выставках начала 1900-х: и организуемых объединением "Мир искусства", пока оно по финансовым и творческим разногласиям не прекратило своего существования, и в московских выставках "Союза русских художников", и в петербургских под началом выставочного объединения "Современное искусство", и в рамках своей первой персональной экспозиции в 1903 году в Петербурге. Он продолжает углубленно работать над темой создания Руси, сохранения ее красот и сокровищ — национального культурного достояния.

В период 1903–1904 годов вместе с супругой Николай Константинович предпринял обширное художественное и исследовательское путешествие по России, посетив более сорока русских городов: Ярославль, Кострому, Казань, Нижний Новгород, Владимир, Суздаль, Юрьев-Польский, Ростов Великий, Смоленск, Изборск, Псков. Интересовало его все ценное, что в веках сохранил народ: сказания, обычаи, ремесла, старинная одежда, архитектура. Художник подробно записывал и зарисовывал в этих памятных поездках все, что привлекало его внимание исследователя национальных сокровищ России, а Елена Ивановна вносила свою лепту в работу, создав галерею из более пятисот первоклассных фотографий.

Во время этих поездок Н.К. Рерихом было создано более 90 живописных произведений, среди них: "Ростов Великий", "Печерский монастырь", "Смоленские башни", "Городская стена в Изборске", "Воскресенский монастырь в Угличе", "Старый Псков", "Нижний Новгород. Башни кремля". Под впечатлением от поездок был написан ряд статей в защиту культурного достояния. В работе "Памятники" прозвучала боль за состояние памятников и призывы к обществу увидеть и сохранить красоту, дошедшую до нас из далеких эпох.

"Дайте памятнику живой вид, — писал Николай Константинович, — возвратите ему то общее, тот ансамбль, в котором он красовался в былое время, — хоть до некоторой степени возвратите! Не застраивайте памятников доходными домами; не заслоняйте их казармами и сараями; не допускайте в них современные нам предметы — многие с несравненно большей охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей. Дайте тогда молодежи возможность смотреть памятники, и она, наверное, будет стремиться из тисков современности к древнему, так много видевшему деду. После этого совсем другими покажутся сокровища музеев и заговорят с посетителями совсем иным языком. Музейные вещи не будут страшной необходимостью, которую требуют знать, купно, со всеми ужасами сухих соображений и сведений во имя холодной древности, а наоборот, отдельные предметы будут частями живого целого, завлекательного и чудесного, близкого всей нашей жизни. Не опасаясь педантичной сути, пойдет молодежь к живому памятнику, заглянет в чело его, и мало в ком не шевельнется что-то старое, давно забытое, знакомое в детстве, а потом заваленное чем-то, будто бы нужным. Само собой захочется знать все относящееся до такой красоты; учить этому уже не нужно, как завлекательную сказку схватит всякий объяснения к старине.

Как это все старо и как все это еще ново. Как совестно говорить об этом и как все эти вопросы еще нуждаются в обсуждениях! В лихорадочной работе куется новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит эта гора — мышь. Я говорю это, конечно, не об отдельных личностях, исключениях, работы которых займут почетное место в истории искусства, а о массовом у нас движении. Не успели мы двинуться к обновлению, как уже сумели выжать из оригинальных вещей пошлый шаблон, едва ли не горший, нежели прежнее безразличие. В городах растут дома, художественностью заимствованные из сокровищницы модных магазинов и с претензией на новый пошиб: в обиход проникают вещи странных форм, часто весьма мало пригодные для употребления. А памятники, наряду с природой живые вдохновители и руководители стиля, заброшены и пути к ним засорены сушью и педантизмом. Кто отважится пойти этой дорогой, разрывая и отряхивая весь лишний мусор?

Верю: скоро к нашей старине придут многие настоящие люди. Кроме археологических учреждений будут задуманы общества друзей старины. Не скажем больше: "Все спокойно". Еще раз изгнать культуру мы, наконец, убоимся!"

Очевидно, столетняя история культуры России XX века подтвердила оценки и прогнозы художника.

Идея архитектурной серии заключалась в желании запечатлеть грандиозную каменную летопись страны, ее немеркнущее достояние. Художник отказался от изображения позднейших и, как правило, неудачных пристроек к храмам и крепостям, постарался выявить истоки древнерусского архитектурного стиля, его красоту и лаконичность.

Задача эта была им с успехом решена, в чем публика смогла в этом убедиться, посетив выставку 1904 года. Художественный критик Сергей Эрнст назвал коллекцию этюдов Н.К. Рериха: "Пантеоном нашей былой славы". Она, помимо художественной, представляет еще и значительную историческую ценность, поскольку на полотнах запечатлены памятники культуры, погибшие в годы Второй мировой войны.

Тема сохранения достижений прошлого остро звучит у Николая Константиновича и в статье "Старина": "Пора нам полюбить старину, и гораздо нужнее теперь говорить о хорошем художественном отношении к памятникам. Пусть они стоят не величавыми покойниками, точно иссохшие останки, когда-то грозные, а теперь никому не страшные, ненужные, по углам соборных подземелий; пусть памятники не пугают нас, но живут и веют на нас чем-то далеким, может быть и лучшим.

Минувшим летом мне довелось увидать много нашей исконной старины и мало любви вокруг нее. Последовательно прошла передо мною Московщина, Смоленщина, вечевые города, Литва, Курляндия и Ливония, и везде любовь к старине встречалась малыми, неожиданными островками, и много где памятники стоят мертвыми.

Грозные башни и стены заросли, закрылись мирными березками и кустарником; величавые, полные романтического блеска соборы задавлены кольцом жидовских хибарок. Все потеряло свою жизненность; заботливо обставленный дедовский кабинет обратился в пыльную кладовую хлама. И стоят памятники, окруженные врагами снаружи и внутри. Кому не дает спать на диво обожженный кирпич, из которого можно сложить громаду фабричных сараев; кому мешает стена проложить конку; кого беспокоят безобидные изразцы и до боли хочется сбить их и унести, чтобы они погибли в куче домашнего мусора.

Так редко можно увидать человека, который искал бы жизненное лицо памятника, приходил бы но душе побеседовать со стариною. Фарисейства, конечно, как везде, и тут не оберешься. А сколько может порассказать старина родного самым ближайшим нашим исканиям и стремлениям.