Подошёл ближе, гаркнул:

– А ну, слушай приказ! Воинское учение – это вам не девкам подолы задирать, дело серьёзное. И перед вами сейчас не правитель Добриша милостью божьей, а ваш товарищ, такой же боец. И должны вы теперь нападать на него со всей яростью.

– А коли покалечим? – спросил самый здоровый и краснощёкий.

– Ты дотянись сначала, Аника-воин. Покалечит он, ишь, – рассмеялся Дмитрий, – того, кто меня первый дубиной достанет, награжу кошелём серебра. А тех, кто мяться будет, словно девица красная, велю в женское платье переодеть и так по Добришу водить для развлечения горожан. Вот тебе, бугай, бабья сорочица пойдёт. А щёки у тебя и так румяные, свёклу сбережём.

Здоровенный завыл и бросился на князя, выставив стежок, словно пику; ещё двое гридней последовали его примеру. Дмитрий ловко отбил мечом нападение, отскочил в сторону. Присел, пропуская над головой гудящий дрын, ударил дружинника по ноге клинком, повёрнутым плашмя. Крикнул:

– Считай, без ноги остался, увалень!

Парни пыхтели, пытаясь достать князя – тот ловко уворачивался, рубил по дубинам, отсекая куски. Сверкал княжеский меч, вскрикивали парни, получающие чувствительные удары и пинки. Набрасывались на Дмитрия и по одному, и всем гамузом, но достать князя не удавалось.

Наконец, умаялись. Тяжело пыхтя, отошли. Бросили дрыны на землю.

Здоровяк, потирая ушибленную спину, сказал:

– Ловок ты, Дмитрий Тимофеевич. А вот был бы у меня топорик, а не эта неуклюжая деревяха – поглядели бы тогда, кто кого.

Жук вмешался:

– Ты, молодой, за речью следи. Получил своё – отдыхай. А тебя, княже, прошу: надевай шлем в другой раз. Мало ли что.

– Ладно, ворчун. Поглядим.

Дмитрий отошёл, присел на пригорок рядом с восхищённым Ромкой.

– Как ты их, тятя! Всех победил. А я вырасту – смогу ли так же шибко?

– Шибче сможешь.

– Почему?

Дмитрий улыбнулся. Как объяснить мальцу, что сам впервые взял клинок в руки, когда было уже за двадцать, а с Романом Жук занимается чуть ли не с младенчества? И пусть меч у мальчугана пока игрушечный, деревянный, но упражнения – вполне взрослые, приучающие тело к верным движениям.

– Потому, сын, что дети должны быть лучше своих родителей. Иначе – зачем всё?

Ромка наморщил лоб. Не понял, но и переживать по этому поводу не стал. Промолвил:

– С мечом-то, тятя, я управлюсь. И из лука маленького тоже стрелять могу. А когда буду скакать, как ты на золотом Кояше?

– Чуток подрастёшь – будет и у тебя конь.

Жук присел рядом. Сорвал былинку, прикусил белыми зубами. Сказал:

– У половцев трёхлетние мальчонки верхом учатся. На барана садятся – и айда.

– Не хочу на барана, – возмутился Ромка, – на лошадку хочу, как витязь.

– Вот исполнится семь годков – тогда.

Ромка запыхтел, загибая пальцы. Было трудно: понадобились сразу оба кулачка. Закончил, расстроился:

– Два года ещё! Долгонько, тятя.

– Два года – это быстро, – ответил Дмитрий, – не заметишь, как пролетят.

Ромка долго обижаться не умеет ещё. Коли нет коня – сел на палку, поскакал, деревянным мечом сбивая головы одуванчикам, как тятя – монгольским ворогам.

Жук тем временем говорил князю:

– Как хочешь, Дмитрий Тимофеевич, а людей не хватает. Полсотни в новом остроге на Тихоне, так? На переволок я двадцать отправил. На трёх заставах – по три десятка. Добриш, считай, совсем без охраны остаётся. Некого уже на городские ворота ставить, мытарям в помощь.

– И что предлагаешь?

– Надо дружину добирать. Человек сто бы ещё.

– Так набирай. Клич только брось – из деревень желающих набежит.

– Тю, это разве бойцы? – скривился Жук. – Лапотники – они и есть лапотники. У тебя, княже, половецкий бек в друзьях. Пусть нам кого из своего куреня пришлёт к той полусотне, что уже в дружине имеется. Степняки – бойцы отличные. Говорят, у тебя и среди бродников знакомцы есть? Тоже знатные вояки.

– Хорь мне не знакомец. Выше бери – побратим кровный, – задумчиво сказал Дмитрий, – только давно известий от него нет. И бродники сгинули все, будто и не было такого народа. В торговых городах, Новгороде или Корсуни, дружину набрать нетрудно, но это ехать надо туда. А у нас и здесь дел по горло.

– Это точно, – Жук поднялся, отряхнул портки от налипших травинок. – Пойду, учение с гриднями продолжу. А то волю им дай – будут валяться на солнышке до конца света… Во, наступает уже.

– Что? – не понял Дмитрий.

– Конец света. Впервые вижу, чтобы твой ближний боярин так бегал, чрева богатого не жалея.

Князь пригляделся. По косогору топал ножищами багровый от натуги Сморода.

Долго хватал воздух раззявленным ртом. Наконец, отдышался и прохрипел:

– Беда, Дмитрий Тимофеевич. Караван на Тихоне побили, разграбили.

– Кто?!

Боярин виновато развёл руками:

– Не поверишь, княже. Друзья твои лучшие. Сараши.

Июль 1229 г., порт Солдайя, Крым

Хорошему купцу всё нипочём. С любой бедой справится. Проводника в безлюдной пустыне найдёт, а не найдёт – по наитию обнаружит занесённую песком тропу до оазиса. По запаху и цвету волн определит верное направление в морском просторе. От разбойников отобьётся, глупого властелина обаяет, жадного чиновника подкупит – и доставит товар. Свой барыш получит, невиданные редкости задёшево купит, да в обратный путь.

Чтобы вернуться когда-нибудь в эти чудесные места.

Вся Ойкумена перед ним. Новые города, шумные рынки, неизведанные пространства. Купцы – эритроциты цивилизации, красные кровяные тельца. Кислород новых знаний и нужных вещей разносят по телу человечества, добираясь до самых глухих уголков.

И город торговый – неистребим, живуч. Едва оправилась Солдайя от десанта сельджуков – заявились монголы. Стражу на стенах меткими стрелами проредили, ворота разбили, огромную контрибуцию наложили – и ушли.

А город поднялся вновь, отряхнулся. Ворота починил, места пожарищ на торгах продал: желающих строить лабазы, караван-сараи да таверны всегда хватает. И живёт: пыхтят меха кузниц, стучат молоточки медников, шумят разноязыкие рынки.

И порт в месте впадения реки Судак в бухту цветёт полосатыми парусами, пахнет рыбой, водорослями и пряностями. По скользким доскам шлёпают босые грузчики, скрипят калигами разморённые на солнце стражники, стучат высокими каблуками персидские купцы. И плещется море, облизывая зелёные брёвна причала.

В то утро публика столпилась, глядя из-под ладоней на редкую картину: в бухту входил двухмачтовый неф под красно-золотым венецианским флагом, таща на буксире фелуку. Рыбацкое судно болталось туда-сюда. Рыскало неуверенно, как кобель на поводке, ищущий на незнакомой улице забор, у которого можно задрать заднюю лапу.