Проявив изрядную компетентность в области судостроения, мой сын заявил на своем сайте, что подлодка, окончательно спроектированная в Голландии, являлась эталоном «немецкого качества». Вполне возможно. Пока что капитану Маринеско удалось лишь потопить в прибрежных водах Померании океанский буксир «Зигфрид». После того как три торпеды прошли мимо цели, подлодка всплыла и расстреляла буксир из носового орудия калибром 100 мм.

Оставим теперь лайнер там, где он, если не считать воздушных налетов, находится в относительной безопасности, и вернемся, следуя траектории краба, к моим личным невзгодам. Нельзя сказать, что мне с самого начала стало ясно, во что впутался Конрад. По моему первому впечатлению, речь шла о безобидных юношеских эскападах, которыми он разражался в Интернете, например по поводу сравнения туристических программ СЧР, сделанных из пропагандистских соображений весьма дешевыми, со стоимостью нынешних карибских круизов на современных роскошных лайнерах или с туристическими путешествиями, предлагаемыми фирмой «ТТЛ», при этом, разумеется, от сравнений выигрывал «бесклассовый» «Вильгельм Густлофф» с его путешествиями к норвежским берегам, а также другие суда флотилии Германского трудового фронта. Вот где был истинный социализм, восторженно заявлял он на своем сайте. Дескать, у коммунистов в ГДР так и не вышло устроить нечто подобное. По его словам, их эксперимент закончился неудачей. Они не сумели даже толком достроить после войны огромный комплекс СЧР на острове Рюген, который рассчитывал принимать в мирные времена 20 000 отпускников.

Он требовал «считать остатки этого комплекса СЧР историческим памятником и обеспечить ему соответствующую охрану!», споря со своим, фиктивным, как я долгое время думал, оппонентом Давидом о будущем не только национальной, но и социалистической «народной общности». Он цитировал как Георга Штрассера, так и Роберта Лея, идеям которого по школьной привычке ставил оценку «отлично». Он говорил о «здоровом теле нации», на что Давид возражал, напоминая о «социалистической уравниловке» и называя Лея «вечно пьяным краснобаем и прожектером».

Изучая в чате этот не слишком увлекательный диалог, я пришел к следующему выводу: чем больше мой сын восхищался организацией СЧР как проектом с далекой перспективой и чем больше он одобрял, несмотря на все недостатки, усилия рабоче-крестьянского государства по созданию туристическо-курортного социалистического рая, тем отчетливее слышался голос его бабки. Стоило мне лишь зайти в чат Конни, как в ушах у меня тотчас начинало звучать неуемное нытье этой «вечно вчерашней» старухи.

Именно так агитировала мать и меня, и других. До моего ухода на Запад мне частенько доводилось слышать тирады последней из тех, кто сохранил верность товарищу Сталину, которые произносились за нашим кухонным столом: «Вот что я вам скажу, дорогие товарищи, как с самых низов начинал наш Вальтер Ульбрихт, который был учеником столяра, так с учения столярному делу начинала и я, провонявшая столярным клеем…»

После отставки Первого секретаря у нее возникли проблемы. Не столько из-за моего бегства из ГДР, сколько из-за того, что назвала преемника Ульбрихта «жалким кровельщиком» и что всюду ей мерещились ревизионисты.

И все же мать сумела сохранить свои позиции. Ее любили и боялись одновременно. Она многократно награждалась значком активиста, регулярно перевыполняла план и до последнего времени руководила бригадой столяров на Народном мебельном комбинате, что находился на Гюстроверштрассе. Благодаря ее же усилиям доля девушек среди учеников, решивших овладеть столярным делом, возросла до двадцати процентов.

Когда рабоче-крестьянское государство приказало долго жить, берлинское Попечительское ведомство, занимавшееся вопросами приватизации предприятий бывшей ГДР, открыло свой региональный филиал в Шверине; мать приняла участие в подготовке приватизационных программ для крупных предприятий, изготовлявших кабели, пластмассовые изделия, или, например, для Заводов судостроительного оборудования имени Клемента Готвальда, не забыв и о своем Народном мебельном комбинате. Можно предположить, что мать при этом «великом хапке» внакладе не осталась, во всяком случае, когда появились новые деньги, ей не пришлось довольствоваться только своей пенсией. Не обеднела она и после того, как подарила моему сыну компьютер с весьма дорогими прибамбасами. Причину подобной щедрости — а по отношению ко мне мать всегда была довольно скаредной — я объясняю событием, которое не наделало большого шума в немецкой прессе, однако сыграло для Конни решающую роль.

Прежде чем поведать о встрече тех, кто уцелел при катастрофе «Густлоффа», необходимо упомянуть об одном проблематичном эпизоде, пусть это даже не понравится тому, кто хотел бы видеть образ своей Туллы более положительным. Это произошло 30 января 1990 года, когда треклятая дата казалась забытой, ибо все вокруг танцевали под мелодию гимна со словами о «Германии, единой отчизне», а восточные немцы сходили с ума от счастья обладания твердой валютой; мать отметила тот день по-своему.

На южном берегу Шверинского озера пребывала в запустении молодежная туристическая база, двухэтажное здание мышино-серого цвета. Ее построили в начале пятидесятых, назвав в честь Курта Бюргера, твердолобого сталиниста, который был известным антифашистом, после войны вернулся из Москвы в Мекленбург, где удостоился почестей за крайне жесткое проведение партийной линии. Здесь, позади «турбазы имени Курта Бюргера», мать возложила букет роз на длинных стеблях, примерно там, где, обращенный к озеру, стоял большой гранитный памятник Мученику. Она сделала это в темноте, ровно в десять часов восемнадцать минут. Во всяком случае, именно так, точно указав время, она рассказала об этом позднее своей подруге Йенни и мне. Она была в полном одиночестве, с помощью фонарика ей удалось найти позади нежилой из-за зимнего сезона турбазы то место, которое она искала. Довольно долго она сомневалась, но потом, несмотря на темень, низкие тучи и моросящий дождь, решила: здесь. «Только цветы я принесла не Густлоффу. Он-то был лишь одним из многих нацистов, которых поубивали. Нет, корабль мне хотелось помянуть и всех деток, которые погибли тогда в ледяном море, поэтому и возложила я белые розы точно в двадцать два часа восемнадцать минут. А потом поплакала, хоть уже сорок пять лет прошло…»

Спустя пять лет мать уже не была в одиночестве. Ее пригласили господин Шён и дирекция балтийского курорта Дамп, а также попечительский совет организации «Спасение на море»[22]. Десять лет назад здесь уже проходила встреча тех, кто пережил катастрофу. В первые годы, когда существовали Стена и колючая проволока, из Восточной Германии сюда никто не мог приехать. Теперь же прибыли и те, для кого гибель корабля была событием, которое замалчивалось все эти годы по государственным соображениям. Неудивительно, что гостей из новых восточных земель ФРГ приветствовали особенно сердечно, поскольку среди уцелевших не должно было возникнуть разделения на восточных и западных немцев.