Однако все было не так просто. Примерно через тридцать или сорок минут машина заметно прибавила скорость и долго неслась по прямой. Значит, выехали из города, догадалась Пьетра. Только в каком направлении? На север или на юг? А может, вообще в другую сторону от моря, в глубь континента? Плохо. И будет еще хуже, если ее перевезут через границу. Тогда Шарифу ее не найти. Особенно не рассуждая, Пьетра интуитивно связывала все варианты своего освобождения в основном с вмешательством Шарифа. Он обязательно узнает о ее похищении, узнает от Анны, если та догадается позвонить ему. Ведь у Анны очень удачно остался телефон Пьетры. Если это пираты, которым нужен выкуп за европейскую женщину, по их предположениям, богатую, то Шариф их найдет. А если не пираты, если здесь что-то другое? Может, все-таки у Шарифа связи в преступном мире не только на море, с надеждой думала Пьетра, но и на суше?

Машину уже довольно долго трясло по грунтовой дороге. Пьетра попросила закурить, надеясь, что ей развяжут руки и удастся хоть ненамного сдвинуть повязку на глазах. Руки ей не развязали. Похитители некоторое время возбужденно что-то обсуждали, потом один из них сунул девушке в губы сигарету, щелкнула зажигалка. Пьетра курила с завязанными глазами, не чувствуя вкуса дыма. Она никогда не думала, что курение «вслепую» такое безвкусное – никакого удовольствия. Наверное, большую роль в курении играет еще и рефлекс, когда ты видишь дым от сигареты.

«Интересно, – подумала Пьетра, – что же это за доброта и забота такая? Почему они удовлетворили мою просьбу и дали мне закурить? Почему предварительно совещались – кажется, даже спорили? Честно говоря, обычные бандиты могли бы просто дать кулаком в ухо, чтобы не чувствовала себя слишком вольно. О чем-то это должно говорить. О том, что я ценный пленник? Тогда речь скоро пойдет о выкупе. Давление на меня оказывать некому, и причины нет. Я ничего такого в результате своей работы не вскрыла и никаких материалов, которые у меня следовало бы любой ценой изъять, не получала и не имею. Значит, все-таки причина похищения не моя профессиональная деятельность. Значит, выкуп. Бедный папа, не наделал бы он глупостей, когда ему предъявят требования… Он хоть и бизнесмен, а следовательно, человек рассудительный и выдержанный, проповедующий логику и холодный расчет, но все же неаполитанец. У нас, неаполитанцев, – с усмешкой думала Пьетра, – эмоции на первом месте… А что, это мысль! Эмоции! А не устроить ли моим похитителям проверку по полной программе? Насколько хватит их терпения и корректности в обращении со мной? По их реакции как раз и можно будет определить цель похищения. Если мне ее раньше не объявят…»

Наконец тряска кончилась. Машина остановилась, и водитель заглушил мотор. Пьетре приказали выходить и довольно бесцеремонно стали помогать. Оступившись и чуть не упав, девушка выругалась по-итальянски и следом, уже по-английски, велела обращаться с собой аккуратнее. Кто-то из конвоирующих ее сомалийцев коротко хохотнул, другой нетерпеливо толкнул девушку в плечо. Тут же третий, который наверняка был в этой группе старшим, что-то строго сказал – наверное, осадил того, кто вел себя грубо, или того, кто насмехался. Уже хорошо – значит, им велели обращаться с пленницей деликатно.

Пьетру взяли под руки и повели. Повязку с глаз снимать не спешили. Несколько раз она проваливалась каблуком в рыхлую землю, потом дважды споткнулась о камни. Эти факты подсказали журналистке, что ее решили спрятать вдали от цивилизации. Какое-нибудь заброшенное помещение или деревня. Наверняка очень далеко от города, судя по времени, в течение которого машина тряслась на ухабах. Особых запахов тоже не ощущалось – например, моря или домашнего скота. Может быть, заброшенный завод, какие сценаристы используют в сюжетах своих приключенческих фильмов? Или стройка… Нет, там тоже должны быть специфические запахи. Строительных и смазочных материалов, например станков, ржавого железа… Ничего, кроме пыли и горячего камня, Пьетра не ощутила, но выводы делать в связи с этим не спешила. Сначала стоило попробовать реализовать первую часть своего плана.

К этому делу Пьетра приступила при первом же удобном случае. Скрипнула дверь, и в лицо пахнуло легкой прохладой нежилого, как показалось, помещения. Девушку взяли под руки плотнее, и она тут же поняла почему. Перед ней оказалась лестница, ведущая вниз. То ли конвоиры забыли, как звучит слово «лестница» по-английски, то ли интеллекта не хватило предупредить человека, у которого завязаны глаза. Пьетра оступилась и чуть не вывихнула лодыжку. Она с остервенением дернула плечами и корпусом, вырываясь из рук бандитов, и выдала самое длинное, оскорбительное для мужчин ругательство, которое можно услышать только в неапольском порту.

Сомалийцы буквально опешили от такого всплеска эмоций их пленницы. Они таращились на девушку, которая явно ругалась на незнакомом языке. Голос ее был таким противным и визгливым, да еще пленница истерично брызгала слюной. Закончив демонстрировать свои познания в области итальянской народной мудрости, Пьетра в прежнем темпе, но уже на чистом английском стала требовать, чтобы ей развязали глаза. Она аргументировала свое требование тем, что ноги ей переломать можно было и раньше. А если уж ее привезли в какое-то место и хотят, чтобы она шла сама, то с завязанными глазами она этого сделать не сможет. Если есть желающие, то пусть носят ее на руках хоть по всем лестницам, которые есть в этом доме. Если таких нет, тогда лучше снять повязку.

Сомалийцы, выслушав длинную тираду на итальянском и не менее длинную и оскорбительную на английском, со смехом попытались снова взять пленницу за руки. Но не тут-то было. Пьетра, войдя в раж, принялась так орать и вертеться, не давая ухватить себя, что нервы у конвоиров не выдержали. Судя по интонациям, старший из бандитов разразился ругательствами. Не сразу похитителям удалось снять повязку, потому что Пьетра старательно разыгрывала разбушевавшуюся фурию и не давала к себе прикоснуться. Наконец ее лицо было свободно. Беглый взгляд по сторонам показал, что перед журналисткой был спуск в подвал. Пыльные выщербленные каменные ступени, паутина на стенах, остатки электрической проводки на сводчатом потолке говорили о том, что этот подвал очень старый, когда-то им активно пользовались, но теперь он был в запустении. Как, наверное, и весь дом. Свет проникал на лестницу только сзади, через открытую входную дверь, а впереди в глубине лестницы виднелась ржавая металлическая дверь. Значит, дом когда-то принадлежал богатому человеку – не всякий мог позволить себе металлические конструкции. Да и размеры лестницы говорили, скорее всего, о том, что подвал был обширен. Вот только чей это дом и где он находится…

Боясь прикоснуться к девушке, конвоиры жестами и не очень правильными фразами на английском стали требовать, чтобы Пьетра спускалась вниз. «Я, конечно, спущусь, черномазые, – думала девушка, – но вам от этого легче не будет». Пленница уже придумывала следующий живописный акт этой пьесы.

– Ну! – нетерпеливо потребовал Шариф, когда Магиба вошел в комнату и по-свойски бухнулся в глубокое кожаное кресло.

– Думать надо, друг, – ответил эфиоп, блаженно вытягивая ноги, – очень серьезно думать.

– Что, никакой информации?

– Вот именно – никакой, – согласился Магиба. – Меня, например, это чертовски настораживает. Согласись, в криминальных кругах – к которым мы с тобой, к слову, и относимся – всегда все посматривают друг на друга. А как успехи у этого, а чем разжился этот, а что такое замышляет вон тот, в белом лимузине…