– М-м-м… какая прелесть!

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

Идите все к черту!

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

Какая жалость, что в «Парижской жизни» нет сценической смерти! Оффенбах не мог знать, что обагренная кровью сцена могла бы стать его фирменным блюдом! Опять телефон! Наверняка врач хочет справиться о здоровье.

– Алло? Ах, месье Лебраншю… Нет, нет, вы меня не побеспокоили. Немного лучше. Да, я чувствую себя получше, но все это так надломило меня. Я понимаю. Очень любезно с вашей стороны. У меня впечатление, будто меня преследует рок. Бедная Дженнифер… она была таким хорошим товарищем… и так закончить… искромсанной, на вершине славы… это очень несправедливо. Пока не могу сказать, способна ли я снова выйти на сцену. Нет, полиция меня еще не допрашивала. Передайте своим читателям, что я потрясена происшедшим. Фотографию? Да, я могла бы поискать, но я так плохо в этом разбираюсь. Очень нужно? А не могли бы вы сопроводить свою статью фотографией покойной? Ну, коль вы так настаиваете, посмотрю, что я могу для вас сделать. Когда вам нужно это клише? О Боже! Уж и не знаю, хватит ли у меня сил искать… я так слаба. Дайте подумать… представления сегодня не будет, значит, пресс-секретаря тоже нет на рабочем месте. Нет, у меня нет его координат. Не хотите ли зайти ко мне, скажем, часам к пяти? У вас есть мой адрес? Да, он самый. Моя фамилия написана над домофоном. Если оправлюсь, постараюсь угостить вас чаем, но пока ничего не обещаю… Я вдруг вспомнила, что в моем чемодане есть фотографии, сделанные во время премьеры «Троянцев». Среди них, может быть, найдется одна или две, которые подойдут для вашей газеты. Да, крупным планом… конец акта, когда я умираю, может быть… В таком случае до скорого… Пойду прилягу…

Сияя от радости, она положила трубку. Ее фото будет на первой полосе «Мира меломанов»!

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

Идите все к черту!

Напьюсь я, напьюсь допьяна…

В холле «Нелл-Гуин-Хаус» Эрнест Лебраншю ожидал инспектора Джонсона, который предупредил, что придет вместе с инспектором Лефаном и доктором Отеривом. Массивное английское кресло с наушниками, в котором он буквально утонул, находилось прямо напротив двери-турникета. Молодой портье-шотландец в синей униформе, состоящей из редингота с красными лацканами с позолоченными пуговицами и высокого цилиндра под цвет, от нечего делать развлекался, толкая створку и заставляя дверь вертеться. Журналист размышлял: поделиться своими умозаключениями с полицейскими или ограничиться интервью с ними для читателей газеты? Он снял очки, протер их и, прежде чем водрузить на нос, потер глаза. Пробуждение ото сна было тяжелым. Еще бы! Он вылакал всю бутылку виски, и даже если оно было чистейшим, этого количества хватило, чтобы свалить его мертвецки пьяным на кровать, где он и проспал одетым всю ночь. Обруч, стягивавший голову, похоже, начинал давить не так больно. «Должно быть, я бледен, как покойник, – подумал он. – Да и башка чугунная…»

Он уже попытался испробовать на себе целительный рецепт американских детективов из полицейских романов. Для обретения формы после вечерней попойки – черный подсоленный кофе, томатный сок и две таблетки аспирина, но это не принесло должного эффекта. Он встряхнул головой, чтобы избавиться от навязчивого образа окровавленной певицы, крепко засевшего в его мозгу, и сосредоточиться на только что состоявшемся телефонном разговоре с Сарой фон Штадт-Фюрстемберг. Действительно ли она больна? Или играла комедию? Он пытался вытянуть из нее что-нибудь, прозондировать почву. Может быть, она видела то, что не должна была видеть…

Инспектор Легран, показавшийся у первой створки вращающейся двери, разом прервал его размышления. За полицейским следовал доктор Отерив – Лебраншю вспомнил, что видел его по телевизору, – и некто третий, по виду британец, который, вероятно, и был инспектором Джонсоном.

Все трое были одеты в одинаковые непромокаемые плащи-реглан, слегка намоченные дождиком на плечах.

– Здравствуйте, господа. Спасибо, что удостоили меня своим посещением.

– Добрый день… Мы вас видели издалека вчера вечером в «Ковент-Гарден», – как бы между прочим заметил Бертран.

– А, вы тоже там были!

– К сожалению, там не было только меня, хотя мне и поручили это расследование, – уточнил Уильям, энергично пожимая руку критика. – Рад с вами познакомиться.

– Располагайтесь, вешалка у входа. Выпьете что-нибудь?

– Нет, спасибо, мы только что из-за стола, – почти хором ответили новоприбывшие.

– Тогда пройдем в тот уголок, там будет спокойнее.

– Охотно, – одобрил Уильям.

– Прошу вас.

– Могу я спросить вас, месье Лебраншю, почему вы пожелали встретиться со мной?

– Мне бы хотелось расспросить вас о ходе дела, инспектор Джонсон.

– Ах, а я-то надеялся, что у вас есть что мне сказать!

– Одно другому не помешает, но…

– Но? Вы можете говорить откровенно. Я слушаю вас.

– Может быть, нам отойти? – предложил Бертран.

– Нет, инспектор Легран, вы с доктором можете остаться. Проблема не в этом, – заявил Эрнест.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Уильям.

– У меня нет никаких доказательств для подкрепления моих гипотез, но, несмотря на это, я просто обязан поделиться с вами своими сомнениями по поводу мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг.

– Сомнениями?

Все четверо переглянулись. Какая-то пожилая дама прошла через холл. Ее тащили за собой пять маленьких чихуахуа с бантиками разного цвета, завязанными на головках. Они с достоинством несли на себе эти забавные хохолки.

– Да. Думая над тем, кому выгодно убийство мадемуазель Адамс, я не мог не провести параллель между этим делом и трагедией, произошедшей в Париже на премьере «Троянцев», – продолжил журналист.

– Я в курсе. Бертран рассказал мне об этом сегодня утром.

– Так вот, создается впечатление, что всякий раз, как у мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг есть причина опасаться сравнения не в свою пользу, вмешивается какая-то внешняя, убийственная сила, меняющая ситуацию и делающая из нее возвышенную мученицу.

– Гм-м, допустим, милостивый государь, что вы нашли мотив преступления. Но не думаете ли вы, что ваша дива подвергает себя огромному риску для достижения своей цели?

– Если говорить о нормальном человеке, то тут вы правы, Билл, – вмешался доктор. – Но если мы имеем дело с помутившимся разумом, то такое вполне возможно. Уверен, будь здесь доктор Джонсон, он согласился бы со мной.

– Очень тронут, Жан-Люк! Мой брат, вероятнее всего, придерживался бы такого же мнения. Вот только, – вновь обратился он к журналисту, – имела ли ваша подозреваемая физическую возможность совершить все это?