– На вашем месте, – сказал Питер, – я бы нырнул в озеро.

Одно из главных правил гольфа – не принимать советов ни от кого, кроме собственного кэдди. Но Уоллес его нарушил. Достигнув воды в три прыжка, он плюхнулся в нее.

Озеро у нас грязное, но неглубокое. Вскоре мы увидели, что Уоллес стоит по грудь в воде недалеко от берега.

– Хорошо, что это случилось именно здесь, – рассудил Питер. – Сейчас я протяну вам клюшку.

– Нет! – закричал Уоллес.

– Почему?

– Не важно, – строго ответил наш герой и прибавил как можно тише: – Пошлите кэдди в клуб за моими серыми брюками. Они в шкафу.

– О! – сказал Питер. – Сейчас.

Через некоторое время, прикрытый мужчинами, Уоллес переоделся, по-прежнему стоя в воде, что огорчило многих зрителей. В конце концов он вылез на берег и встал с клюшкой в руке.

– Ну, поехали, – сказал Питер. – Путь свободен.

Уоллес нацелился на мяч и вдруг ощутил какую-то странную слабость. Обгорелые остатки гольфов лежали под кустом, а в старых брюках, как в былые дни, его охватила неуверенность. Вдруг он понял, что на него глядят тысячи глаз. Зрители пугали его, смущали. Словом, в следующую секунду мяч, перевалившись через кочку, исчез в воде.

– Ай-яй-яй! – сказал добрый Питер, и эти слова тронули какую-то почти отсохшую струну. Любовь к людям охватила его. Хороший человек этот Уиллард. И зрители. В общем, все, включая кэдди.

Питер, из вящего благородства, направил свой мяч в воду.

– Ай-яй-я-яй! – сказал Уоллес и сам удивился, поскольку давно никому не сочувствовал. Он ощутил, что стал иным – проще, скромнее, добрее, словно с него сняли проклятие.

Так, один за другим, они загнали в озеро все свои мячи, приговаривая «ай-я-яй». Зрители открыто веселились, и, радуясь их счастливому смеху, Уоллес понял, что тоже счастлив. Он повернулся к ним и помахал клюшкой. Вот это, подумал он, гольф. Не нудная, бездушная игра, которой он недавно занимался, чтобы достигнуть совершенства, а веселое приключение. Да, именно в нем – душа гольфа, из-за него он так хорош. Уоллес понял наконец, что ехать – лучше, чем приехать. Он понял, почему профессионалы мрачны и молчаливы, словно их гложет тайная скорбь. Для них нет сюрпризов, нет риска, нет духа вечной надежды.

– Хоть до утра пробуду, а вытащу! – весело крикнул он, и толпа отозвалась радостным гомоном. Шарлотта походила на мать блудного сына. Поймав взгляд Уоллеса, она помахала ему рукой.

– Как насчет калеки, Уолли? – громко спросила она.

– Я готов! – ответил он.

– Ай-яй-я-яй! – сказал Питер.

Штаны незаметно лежали под кустом, обгорелые и мокрые. Но Уоллес заметил их, и ему показалось, что им груст но, плохо, одиноко. Он снова стал самим собой.

На новой лужайке за клубом шло некое соревнование. Все места были заняты, и старейшина слышал из курилки, где сидел в любимом кресле, идиотские крики. Он нервно вздрагивал, его благородный лоб прорезала морщина. В гольф-клубе, полагал он, играют в гольф, а тут играли в шары. Некогда он протестовал против теннисных кортов, а уж боулинг в этом клубе буквально сразил его.

Вошел молодой человек в роговых очках и стал пить имбирное пиво с таким видом, словно заслужил его тяжким трудом.

– Великолепная игра! – сказал он, одаряя улыбкой старейшину.

Тот отложил книгу Вардона и с подозрением посмотрел на пришельца.

– Сколько сделали ударов?

– Я играл не в гольф, а в шары.

– Идиотское занятие, – холодно сказал мудрец и вернулся к книге.

Молодой человек не унялся.

– Почему? – сказал он. – Очень хорошая игра.

– Позвольте, – отвечал старец, – сравнить ее с детской игрой в шарики.

Молодой человек немного подумал.

– Во всяком случае, – сказал он, – она вполне годилась для Дрейка.

– Не имею чести знать мистера Дрейка и не могу судить.

– Для того Дрейка, с испанской Армадой. Он как раз играл в шары, когда ему сообщили, что показались первые корабли. «Ничего, – отвечал он, – доиграть успею». Вот как он ее ценил.

– Если бы он играл в гольф, он бы плюнул на Армаду.

– Легко сказать, но есть ли в истории гольфа такой случай?

– Я думаю, миллионы.

– Вы их забыли, да? – перешел к сарказму молодой человек.

– Почему же? Выберем один из многих, достаточно типичный – историю Ролло Подмарша.

Он поудобней уселся и сложил кончики пальцев.

– Этот Ролло… – начал он.

– Да, но…

– Этот Ролло (сказал старейшина) был единственным сыном вдовы. Стоит ли удивляться, что материнская забота в некоторой мере нанесла ущерб его мужественности? Скажем, на двадцать восьмом году он неотступно носил фуфайки, немедленно снимал промокшую обувь и от сентября до мая включительно пил на ночь горячий отвар маранты. Да, подумаете вы, не так создаются герои – и ошибетесь. Ролло играл в гольф, а значит – был истинным рыцарем. В час беды все лучшее в нем вышло на поверхность.

Я постарался, как мог, смягчить свой рассказ, поскольку вы ерзаете и смотрите на часы. Если общий очерк так действует на вас, благодарите Бога, что вам не довелось повстречаться с миссис Подмарш. Она могла говорить целый день о привычках и свойствах сына. В тот сентябрьский вечер, с которого начинается наша повесть, говорила она всего минут десять, но они показались вечностью ее собеседнице Мэри Кент.

Эта девушка, дочь школьной подруги, собиралась гостить здесь до весны, ибо родители ее уехали за границу. Ей не очень этого хотелось, а к концу вышеупомянутых минут она подумывала о побеге.

– Спиртного он в рот не берет, – сказала хозяйка.

– Да?

– И не курит.

– Вы подумайте!

– А вот и он! – обрадовалась мать.

К ним приближался высокий крепкий человек в однобортной куртке и серых фланелевых брюках. На его широком плече висела сумка гольф-клуба.

– Это мистер Подмарш? – вскричала Мэри.

В конце концов, она слышала про отвар и фуфайки, и у нее сложился образ весьма тепличного создания. Она предполагала увидеть небольшого субъекта с усиками, в пенсне; на самом же деле к ним шел какой-то боксер.

– А в гольф он играет? – спросила Мэри, поскольку сама играла.

– О да! – отвечала миссис Подмарш. – Каждый день. Свежий воздух очень хорош для аппетита.

Мэри, остро невзлюбившая Ролло во время материнских откровений, смягчилась, увидев его, но теперь вернулась к прежнему мнению. Если человек играет по такой дурацкой причине, о чем тут говорить?