— Не видела, — сообщила Руслана Алексеевна тем же расстроенным тоном, как говорила про автомобильный брелок. Собачка, до того смирно сидевшая у нее на руках, вдруг завозилась, тявкнула, подскуливая.

— На двор ей надо, — расшифровала хозяйка. — Долго еще?

— Нет-нет, можете идти, спасибо.

Когда за Русланой Алексеевной закрылась дверь, Арина раздраженно повела плечами. Посмотрела на часы и рассердилась еще больше: убила на допрос два часа, а что в сухом остатке? Пластиковая пробка в кухонной раковине? Неизвестный визитер? Странное расхождение по времени слышанного соседкой выстрела и времени смерти?

Ах да, Стас же говорил, что и соседка сверху — молодая мамаша — слышала, как около полуночи «бабахнуло». Правда, всерьез не восприняла, тоже про телевизор подумала.

Может, и в самом деле — телевизор?

Или это Шубин еще в полночь пытался застрелиться, да рука дрогнула — стрелять и вообще страшно, а уж в себя! — а пуля в открытую балконную дверь вылетела. И смертельного выстрела — в четыре утра — соседка уже не слышала. «Беретта» не особенно громко бьет, вполне могла не услышать. Да, эксперимент надо побыстрее провести, чтоб хоть эту позицию прояснить.

И еще, она нахмурилась. эти не на месте валяющиеся подтяжки на полу — при общем порядке, где все по местам. Эркюль Пуаро со своей страстью к аккуратности и симметрии из неровно стоящих статуэток мог бы из этих подтяжек целую теорию вывести. А она, Арина, даже минимально приличного объяснения придумать не может.

* * *

Джинни жалобно пискнула — кажется, Руслана прижала ее слишком сильно. Погладив атласную спинку, она чмокнула любимицу в мокрый черный носик:

— Прости, моя девочка! Мамочка волнуется. Вдруг эта следовательша докопается? Что тогда делать станем? Нет, не бойся, девочка моя, мамочка тебя не бросит, мамочка придумает, как тебя защитить!

Добродушного громогласного Пирата она не защитила… Но что она тогда могла? Сейчас — совсем другое дело. Она не даст свою Джиннечку в обиду!

Маленькой Руслана жила у двоюродной тетки, в подслеповатом покосившемся домишке, зажатом между двумя кривыми яблонями. За домиком таился небольшой огородик. Деревня. «Деревня» на самом деле находилась в черте города. Между вкривь и вкось поставленных хрущевских пятиэтажек сохранились лоскуты «частного сектора» — где в квартал, где в полтора — из таких же, как теткин, домишек. И даже автобус сюда ходил — не какой-то там дальний, а обычный городской автобус. На автобусе приезжал теткин хахаль — Генка. Здоровенный, белобрысый, он работал охранником и очень гордился, что «имеет право на ношение». Руслана его побаивалась: выпив, он нередко пошучивал, что «подкидышей надо в интернат сдавать». В интернат Руслана не хотела: тетка, хоть и обзывалась иногда «обузой», и ворчала «навязалась на мою голову» или «кто ж меня с таким довеском возьмет, ладно бы мой грех был, а то», все-таки была… своя. Если уж очень доставала, можно было спрятаться под крыльцо, где жил лохматый, неопределенной породы черно-рыжий Пират. У него была будка под яблоней, но он предпочитал логово под крыльцом, там было теплее.

Мать Русланы, пристроив ребенка к сестре, уехала на заработки. Сперва от нее приходили деньги и открытки — регулярно — потом настали «лихие» девяностые, и весточки приходить перестали. Тетка почему-то реже стала обзываться «обузой» и «довеском», стала как будто ласковее и даже иногда, вздыхая, гладила племянницу по голове.

Руслане пора было определяться в первый класс, когда Генка заявился, лучась от гордости: удалось выбить (это он так сказал — выбить) у какого-то «босса» квартиру — да не какую-нибудь крошечную однокомнатную «гостинку», вполне приличную «двушку». Тетка сразу помолодела лет на двадцать — да она и была еще молодая, только из-за вечных платков и обвисших платьев казалась Руслане старой — засуетилась, засобиралась. Генка смеялся: «Куда ты это барахло тащишь? Там все есть. А чего нет — будет. Я у начальства на хорошем счету…» И приосанивался.

Лохматого Пирата он застрелил — куда с собакой в квартиру? Руслана пыталась не пустить — плакала, умоляла, даже в драку кидалась — да куда там. «Ну и живи тут со своим Пиратом! — сплюнул Генка, добавив. — В будке. А мы с Танькой поедем».

Поехали они, разумеется, вместе. Пират остался лежать возле крыльца неподвижной лохматой кучей. Должно быть, Генка с ним после что-то сделал — закопал, что ли? — потому что когда потом они приезжали в «деревню» на «осенние шашлыки», никакого Пирата возле будки не было. Да и будки почему-то не было.

Во время этих поездок «на шашлыки» Генка даже учил Руслану стрелять. Она пугалась, но слушалась, вглядывалась, целилась, нажимала, где велено, даже попадала в выстроенные рядком пивные банки. «Еще чемпионку из нее сделаем, — хохотал довольный Генка, отмахиваясь от Татьяны, считавшей, что для девочки, тем более малолетки, это забава вовсе неподходящая, — Тут ведь главное, сызмальства привыкнуть, а глаз у девки верный. Вырастет, станет по Олимпиадам ездить, будет нам на старости лет вместо пенсии». Года не прошло, как его убили. Почти случайно, как убивали тогда многих.

Лет десять они колотились с теткой вдвоем. Сажали картошку в той самой «деревне» — им везло, урожай всегда удавалось выкопать до нашествия человекообразной «саранчи». Картошки с участка хватало до следующей весны. Очень удачно продали Генкину кожаную куртку и зимний «плащ». Больше продавать было нечего, Генка ничего, кроме квартиры, после себя не оставил. Только много лет спустя Руслана обнаружила на антресолях пистолет — в коробке с лыжными ботинками. Очень удивилась, помнится. Генка любил «реальное» оружие, а пистолет был маленький, изящный, практически игрушечный. Руслана бросила его в ту же коробку — пусть лежит, куда девать-то. Когда они с теткой считали каждую копейку, тогда, может, и сгодился бы, уж наверное, что-то этот ствол стоил. Но тогда они перебрали антресоли, видимо, не слишком внимательно. Ну да что теперь. Выжили как-то. Соседи считали их матерью и дочерью — Генку забыли быстро, и какая у него была фамилия, никто не вспоминал. А они-то обе были Павлюченко: когда тетка выходила замуж, фамилию менять не стала. Сам Генка и не велел, коротко сказав: чтоб лишних вопросов не задавали.

После теткиной смерти Руслана сперва каждый день вздрагивала — боялась, что ее арестуют, а то и что похуже. После попривыкла.

Контора, куда тетка пристроила ее после школы, как раз переформировалась, теперь Руслана перекладывала бумажки в другом филиале. Народ правдами и неправдами старался закрепиться в «головном офисе», а ей и в филиале было отлично. И к дому ближе. И, главное, все незнакомые, никто ничего про Руслану не знал. После смерти тетки Татьяны — в контору-то Руслану пристроила именно она — на нее завистливо косились: вот повезло девке! Сама себе хозяйка — и с жилплощадью, да еще такой солидной. Прямо завидная невеста… а вот у меня племянник такой симпатичный…

Все это, по правде сказать, не столько утомляло, сколько пугало — а вдруг кто-нибудь догадается и задаст «тот самый», самый главный вопрос? Врать она толком не умеет, сразу начнет запинаться, покраснеет — все будет ясно.