Но зато был реальный момент, когда за Георгия Константиновича заступился Ворошилов, благодарно запомнивший, как Жуков привел в идеальный вид дивизию (приняв ее в более чем плачевном состоянии), которой задолго до того командовал он сам.

«До 1931 года дивизия дислоцировалась в Ленинградском военном округе, – вспоминал Жуков. – В 1932 году дивизия была спешно переброшена в Белорусский военный округ, в город Слуцк. Как мне потом стало известно, передислокацию объясняли чрезвычайными оперативными соображениями. Однако в тот период не было никакой надобности в спешной переброске дивизии на совершенно неподготовленную базу. Это важно подчеркнуть, так как в течение полутора лет дивизия была вынуждена сама строить казармы, конюшни, штабы, жилые дома, склады и всю учебную базу. В результате блестяще подготовленная дивизия превратилась в плохую рабочую воинскую часть. Недостаток строительных материалов, дождливая погода и другие неблагоприятные условия не позволили вовремя подготовиться к зиме, что крайне тяжело отразилось на общем состоянии дивизии и ее боевой готовности. Упала дисциплина, часто стали болеть лошади».

Приехавший с инспекцией весной 1933 года командующий Белорусским военным округом Уборевич счел состояние дивизии плачевным, о чем и доложил наверх. Ворошилов и Буденный были крайне огорчены такой новостью и тут же озаботились поиском нового командира, способного навести порядок и наладить службу.

– Четвертая дивизия всегда была лучшей в рядах конницы, и она должна быть лучшей! – воскликнул в разговоре с Жуковым Буденный.

М. Ф. Воротников, адъютант Жукова, писал в своих мемуарах: «В 1933–1937 годах Георгий Константинович командовал 4-й Донской казачьей кавалерийской дивизией имени К. Е. Ворошилова, в прошлом входившей в конную армию Буденного. В годы Гражданской войны Климент Ефремович неоднократно ходил с ней в атаку. В мирное время продолжал интересоваться ее состоянием, бывал в дивизии, встречался с конармейцами. Однако вскоре соединение потеряло былую славу. Когда Г. К. Жуков взял дивизию под начало, 4-я кавалерийская стала одной из лучших в Красной армии. А командир был награжден орденом Ленина. Видать, Ворошилов был немало благодарен ему, что не побоялся заступиться за него в смутном 1937 году».

В общем, получается примечательное переплетение то ли случайных, но благоприятных обстоятельств, то ли благодетельного влияния судьбы.

Невольно вспоминается разговор Сталина с немецким писателем Эмилем Людвигом в декабре 1931 года.

– Вы неоднократно подвергались риску и опасности, вас преследовали. Вы участвовали в боях. Ряд ваших близких друзей погиб. Вы остались в живых. Чем вы это объясняете? И верите ли вы в судьбу? – спросил Людвиг.

– Нет, не верю, – ответил Сталин. – Большевики, марксисты в «судьбу» не верят. Само понятие судьбы, понятие «шикзаля» – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков, у которых богиня судьбы направляла судьбы людей.

– Значит, тот факт, что вы не погибли, является случайностью?

– Имеются и внутренние, и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть. «Судьба» – это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю. Конечно, были причины того, что опасности прошли мимо меня. Но мог иметь место ряд других случайностей, ряд других причин, которые могли привести к прямо противоположному результату. Так называемая судьба тут ни при чем.

Вполне возможно, что спасительную роль в жизни Жукова сыграл случай, который сам по себе был смертельно опасным. Осенью 1936 года та самая упомянутая выше 4-я Донская казачья дивизия участвовала в больших маневрах, за которыми наблюдал лично Ворошилов.

О том, что произошло после завершения учений, сохранились воспоминания двоюродного брата Жукова – Михаила Пилихина, гостившего у него в то самое время: «День был солнечный, было душно. Жукова и начальника штаба угостили холодным молоком. На другой день они почувствовали себя плохо – заболели бруцеллезом. Их отправили в Минск, а потом в Москву в Центральный военный госпиталь, где они и находились на лечении 7–8 месяцев».

Навещали Жукова в госпитале Пилихин и его супруга, и, конечно, Александра Диевна, которая на время болезни мужа вместе с дочкой Эрой поселилась у Пилихиных в их московской квартире. Сама Эра Георгиевна хорошо запомнила этот период из жизни отца: «В 1936 году в Слуцке – это уже я и сама хорошо помню – он, выпив сырого молока, перенес тяжелое заболевание бруцеллезом. В гарнизоне было два заболевания этим тяжелейшим недугом… в связи с чем считали, что их обоих, возможно, заразили намеренно. Папа едва не умер. Тяжелое течение болезни и серьезные осложнения заставили его долгое время лежать и лечиться в госпитале и дома. Однако он полностью преодолел свой недуг. И, как считали врачи, только благодаря своему крепкому организму, закалке и силе воли. За время болезни он невероятно похудел. Скрупулезно выполняя все указания врачей, он смог вернуться к работе. Тогда же он навсегда бросил курить».

После долгого лечения Жукова выписали из госпиталя и отправили долечиваться в один из южных санаториев, куда он уехал вместе с женой и дочкой. Один из биографов маршала Борис Соколов приводит слова Александры Диевны, из которых следует, что в конце жизни она считала Георгия Константиновича едва ли не симулянтом: «Уже в 50-е годы, когда отношения с мужем окончательно разладились, Александра Диевна с иронией говорила о той жуковской болезни своим близким друзьям: «Жорж оказался предусмотрительным в то страшное время репрессий, затянув пребывание на больничной койке». Думаю, здесь сыграла роль ее обида на супруга. Врачи в Москве были опытные, и симулянта быстро бы разоблачили со всеми вытекающими из данного факта последствиями. Да и бруцеллез, тяжелое инфекционное заболевание, передающееся человеку от домашних животных и вызывающее волнообразную лихорадку, увеличение печени и селезенки, боль в суставах и другие неприятные симптомы, на самом деле требует длительного лечения. А если в заражении Жукова бруцеллезом подозревали акт вредительства, то Георгию Константиновичу создавалось своеобразное алиби. Не станет же враг врага травить зараженным молоком!»

Жукову тем не менее приходилось отвечать на коварные вопросы, есть ли у него арестованные родственники или друзья. И читать доносы на себя ему тоже доводилось. В те тяжелые времена он получил назначение на должность командира корпуса и быстро убедился, что угроза «написать куда следует» стала для некоторых красноармейцев отличным средством шантажировать командиров, чтобы избегать не только наказаний, но и вообще дисциплинарных требований. Но если в жестокости и резкости его обвиняли не раз, и явно не без причин, то в трусости как-то не очень… Поэтому вольница для шантажистов закончилась сразу.

Все это происходило в ситуации, когда 3-й конный корпус должен был постоянно сохранять полную боевую готовность – граница с Польшей была совсем рядом. Пока Жуков наводил порядок, к нему обратился командир 27-й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков. Его доклад полностью подтверждал выводы самого комкора об упавшей дисциплине и иных безобразиях. Жуков в телефонном разговоре спросил, что делает тот для исправления ситуации.