И вот теперь мы с ней сидим, ужасно трезвые, потому что адреналин весь алкоголь выветрил моментально, и жутко переживающие эту дурацкую историю.

— Бл-и-и-ин… — сокрушается Риска, размазывая с непривычки тушь по щекам, — все из-за меня! Вечно я встреваю во всякое дерьмище!

— Да прекрати… — вяло отвечаю я, не зная, что в таких ситуациях вообще говорить и как действовать, — ты-то в чем виновата? Это все твой Артем… Ох… Надеюсь, что у него ничего серьезного…

Мысль, что этот придурок может умереть, обжигает ужасом. Ведь тогда Немой пойдет в тюрьму… Боже! Голова даже начинает болеть от жути! Он же… Он же за меня вступился! Значит, и я виновата!

Сглатываю, ощущая  дикую сухость во рту и мерзкий холодный пот по спине.

Наша маленькая дурость неожиданно превращается из стыдной истории в большую проблему. В то, что может поломать жизни нескольким людям.

Конечно, можно откреститься, сказать, что Немой сам виноват, его никто не просил, в конце концов, но… Но я так не сделаю никогда.

Он меня не любит, терпеть не может, но вступился, не дал Артему ударить еще раз. А ведь Артем сильный парень, мог так толкнуть, что , возможно, скорую бы мне вызывали… Но это все жалкие попытки оправдать собственную дурость и мягкотелость.

Немой вписался во все это из-за меня.

Значит, я должна сделать все возможное, чтоб его вытащить!

И стыд тут вообще не в тему!

Мне надо звонить папе!

Потом попереживаю и постыжусь. Сначала Немого вытащу.

Но я не успеваю сказать это все Риске, потому что она уже набирает кому-то в телефоне.

У нас телефоны не отобрали и вообще очень даже вежливо обходились. В отличие от парней, которых тупо заломали и пинками всех скопом загнали в машину полиции.

— Папа… — голос Риски звучит настолько жалко, что , если б не хитрая физиономия сейчас, то можно было бы запросто проникнуться и пожалеть бедного ребенка, — пап… Я в полиции…

Из трубки слышу нечленораздельный  грубый рев, Риска, морщась, чуть отводит телефон в сторону, знаками показывая мне, что все окей.

Ну ладно… Окей, так окей… Но  я бы вот лично описалась уже, если б мой папа со мной так по телефону разговаривал…

Хотя, неизвестно, как бы мой папа со мной разговаривал, если б я ему с такой новостью позвонила…

Между тем, голос в трубке становится спокойней и, судя по всему, задает вполне осмысленные вопросы.

Риска коротко отвечает:

— В клубе была. Нет. Не с Артемом. С подругой. Не знаю, где Игорь. На нас напали и нас парни защитили… Со мной все нормально. Вообще нет. Да, все в полиции теперь. В тридцать пятом отделении. Ага. Пап… А мальчишек тоже… Ну ладно, потом, да.

Она кладет трубку и говорит спокойно:

— Все нормально, сейчас папа приедет.

— Он злой,  — нейтрально комментирую я, стараясь не показать ни свое облегчение, потому что рано еще, но уже очень хочется, ни свои опасения, что слишком уж Риска верит в своего родителя.

— Не, нормальный, — пожимает плечами Риска, — в этот раз я и не виновата особо…

— В этот раз… — эхом повторяю я, вопросительно глядя на подругу.

Она в ответ опять жмет плечами:

— Ну а чего? Ну было пару раз… Залетала… Но тогда я сама виновата была. А в этот раз не сама. Так что папа разберется.

— Слушай… — я решаю брать быка за рога, раз уж есть такая возможность, — а ребят он может вытащить? Немого и Сомика?

— Ну да, — удивленно смотрит на меня Риска, — я же сказала ему. Вытащит обоих, не волнуйся. Он такие вещи на раз-два решает.

Я судорожно припоминаю, кто у нас папа, и не могу, естественно , вспомнить. Маккалан, оказывается, прилично память отшибает.

— А можно… — решаю я наглеть по-полной, — чтоб имя мое вообще не светилось? А то у меня и папа, и братья…

— Думаю, да, — кивает Риска, — ты, главное, молчи. И строй из себя овцу, вот как я.

— Да мне даже строить не придется… — бормочу я убито.

Овца — она овца и есть…

Судя по тому, как быстро за нами приходят, папа Риски — нереально пробивной и серьезный  мужик.

Мы с ней толком не успеваем погоревать, а уже двери открываются, и нас выводят сначала в коридор, а затем в общий большущий предбанник, где сидит дежурный.

— Папа! — со слезами в голосе Риска бежит и кидается на шею высокому, плечистому и вообще ничего так мужику, спокойно беседующему с каким-то серьезным чином при погонах.

Я торможу, разглядывая картину.

Риска висит на шее отца и самозабвенно рыдает, он ее обнимает, хмурится, поджимает губы и мечет взгляды, словно Зевс Громовержец, высокий чин стоит рядом и с умилением взирает на это все.

Остальные полицейские удачно делают вид, что их тут не было, и рассасываются по своим делам.

Наконец, Риска считает дочерний долг исполненным и отлипает от отца, разворачивается ко мне, шмыгает носом, манит рукой, чтоб ближе подошла.

— Пап, это Аля. Она за меня вступилась…

— Здравствуй, Аля, — кивает он, — спасибо тебе. — Потом поворачивается к чину, — Сереж… Я надеюсь, мы договорились…

— Да, Игорь, конечно… — степенно отвечает тот, — девушка молодец…

— Пап, а еще ребята… — тут же напоминает Риска, и полицейский дополняет свой ответ:

— По ним все решим. Возбуждать, конечно, не будем… Но только если пострадавший не напишет заявление. Сам понимаешь, с травмы нам уже все прислали… Отработаем, конечно, но главное, чтоб ход делу не дал сам заявитель… И вообще… Чтоб этого заявления не было…

— Решим, не переживай, — кивает отец Риски.

— Мальчишек выпустим утром. Пусть отдохнут, а то они повоевали с моими ребятами. Наглая молодежь пошла, конечно…

— Не возражаю. Некоторое ограничение свободы еще никому не вредило. И головы горячие хорошо остужает.

После этого отец Риски подталкивает ее к выходу, кивает мне туда же, и, дождавшись, когда мы откроем дверь, прощается за руку с полицейским и выходит следом.

На улице нас ждет здоровенный седан представительского класса, весь черный и жутко пафосный.

Риска садится назад, тянет меня туда же.

— Привет, дядь Ром, — по-свойски здоровается она с водителем.

— Привет, коза, — веселым баском отвечает ей пожилой уже,