…Жизнь цирковых измеряется не годами, а городами. Несколько гастрольных городов – и год прошёл. Не успеешь оглянуться – прошла жизнь…

Пашкина жизнь последующих двух лет потеряла ориентиры, вехи, стороны света. Его существование растянулось в один бесконечный день, где перемешались времена года – зимы с вёснами, солнце с тяжёлыми тучами, а холодные, муторные рассветы – с бессонными ночами. За это время они дважды отработали в Ленинграде. Любимый город Пашку реанимировал, возвращал к жизни, держал какое-то время на плаву, но не более того…

Был ли он счастлив? Наверное, да. Потому что его жизнь переполнялась любовью. Был ли он несчастен? Скорее всего – да. Потому что та же самая любовь его отравляла ежедневно, ежесекундно…

…Для Валентины Пашка был единственным чем-то настоящим. Она им дорожила. Но, странное дело, в то же время была готова поделиться и им, как делилась всем, что её окружало. Её щедрость не знала границ и подчас граничила с безрассудством. Она делала малознакомым людям подарки спонтанные и дорогие. Могла осыпать последними деньгами нищих у храма, а потом занимать до зарплаты. Могла отдать всё заработанное в зарубежной поездке, если кто-то из цирковых вдруг хотел купить машину, а потом, не напоминая, годами лишь надеяться на возвращение долга. Она не копила, не считала. Ни к чему не привязывалась. К ней само всё шло, и она так же легко от всего избавлялась.

«Сколько той жизни!..» – под таким лозунгом она просыпалась и ложилась спать. Радовалась каждому дню сама и ждала от мира такой же радости. «Я могу прожить без всего, наверное, даже без воды и пищи. Не смогу только без моего полёта – без воздуха. И знаю – ни дня не проживу без Любви!..»

Валентина была личностью яркой, незабываемой, с красотой ангела и поступками крылатого демона. Она носила на себе печать высших сил: этакое сочетание гипнотической порочной блудницы и целомудренной красавицы, опьянённой жизнью, от которой невозможно было оторваться.

Она ничего не могла с собой поделать. Возможно, и не хотела. Жила как жила! Летела по судьбе, как под куполом: весело, по цирковому куражно и не оглядываясь.

Трагедия Пашки заключалась в том, что с такой, как Валентина, невозможно было жить! Как и невозможно было расстаться. К тому же до сей поры Пашка других женщин не ведал. Валентина у него была первой и пока единственной…

Её адюльтеры, в основном, были скоротечны, как сгорающий порох. Ни у кого никаких шансов на продолжение не оставалось, какого бы качества не были плотские утехи. Её интересовал только сам факт близости, этап, миг!.. Изредка она «задерживалась». Тогда очередной роман, похожий на фейерверк или откупоренную бутылку фонтанирующего шампанского, как правило, имел шумное скандальное завершение…

Ей много раз задавали один и тот же вопрос: «Зачем?..»

Она с невинной улыбкой дитя пожимала плечами, словно сама недоумевала – как такое могло с ней случиться, и продолжала ослепительно молча улыбаться. Её глаза, не мигая, смотрели в глаза собеседнику. Тому начинало казаться, что она проникает в его сознание, душу, сокровенные мысли. Шевелиться не хотелось, да и не было сил. Валентина чуть подавалась вперёд, прищуривалась, её зрачки исчезали в тени мохнатых ресниц. Глаза становились серо-зелёным тоннелем-лабиринтом, который притягивал, завораживал, лишал воли, и, если кто-то туда попадал, назад ему пути не было. Впереди ждала только сладкая гибель. Как у мухи, нашедшей финал своей жизни в меду…

Пашка каждый раз прощал, погибая многократно и снова возвращаясь к этой жизни…

Он любил лежать на горячем животе Валентины. Голова его мерно вздымалась. Он словно качался на тёплых волнах. Так когда-то его укачивала мама. Валентина касалась кончиками пальцев его шеи, головы, поглаживала волосы, и он всенепременно засыпал. Просыпался от того, что его целуют, тело ласкают трепетные женские пальцы и легонько покусывают белоснежные зубки жены. Более нежнейших прикосновений он не ведал. Это были руки богини: мягкие и холёные с внешней стороны, с затвердевшими бугорками потёртостей от ежедневных встреч с грифом трапеции с внутренней. Жадные, многоопытные, доставляющие блаженство мужчине, от сладких полуобмороков до нестерпимых мук…

– …Пашенька! Мальчик мой! Да, в моём ненасытном женском теле живут пороки и грешные желания. Да, в моём чреве, как сказал тот самый священник, живёт дьявол. Но в моём сердце живёт – Бог! Тело, как я уже говорила, увянет рано или поздно. Желания исчезнут, как утренний туман. Душа же в человеке вечно молода! Поэтому со мной, в конце концов, останется только Бог! И он мне всё простит. Прости и ты! Потому, что ты для меня в этом мире, дорогой мой мужчина, и есть Бог! Единственный и незаменимый! Без тебя – пустота! Как праздник без музыки! Вино без хмеля! Как губы без поцелуя! О, как я научилась красиво говорить!.. Моя сила в слабости. Прими меня, родной, такой, какая я есть…

Пашка понимал, что Валентину бросает в объятия к новым мужчинам не столько похотливое нутро нимфоманки, сколько жажда новых ощущений, чего-то до сей поры так и не изведанного. Ей была жизненно необходима пусть и иллюзорная, но очередная победа. Она, как и её мать, неосознанно стремилась к безграничной власти над Мужчиной. Подчас любой ценой. Это был какой-то изнуряющий марафон охоты ради охоты. Ни клятвы Пашке, ни бесконечные заверения, что, мол, это в последний раз – всё понято и пережито, не помогали. Проходило совсем немного времени, и Валентина, словно законченный алкоголик, срывалась, с головой бросаясь в очередной водоворот. Это была своеобразная неизлечимая болезнь. Валентина искренне любила Пашку. Она была ласковой и заботливой женой в быту, необузданной и неистовой до исступления в интимной близости. Она жила, не щадя ни себя, ни тех, кто был рядом. Пашка был потерян, измотан и раздавлен двойственными ощущениями и депрессией. Он не мог уйти, потому что его семейный очаг пылал пожаром и сердце было переполнено чувствами. Не мог и остаться, потому что его мужское достоинство было в который раз растоптано и растерзано, и в этом самом пожаре сгорало что-то очень важное и главное. Глаза его потухли. Плечи как-то сникли сами собой. Он казался ниже ростом. От его летящей гордой походки не осталось и следа…

На репетиции он ходил по инерции, толком не понимая, что делает. Работать стал из рук вон плохо. Это видели не только его коллеги, но уже замечали и зрители. Пашку пока щадили, не трогали, но так продолжаться долго не могло…

…Виктор Петрович всё понял. Они давно понимали друг друга без лишних слов…

Позвонили в Главк в отдел формирования программ, дали соответствующую телеграмму цирковому начальству, и Пашку вывели из коллектива «Ангелов». Из Ленинграда, где так любили работать Виктор Петрович и Валентина, Пашка через несколько дней улетел далеко на Восток страны…

Это был странный развод…

Работница нарсуда, куда они обратились, чтобы побыстрее развестись, повидала на своём веку всякого. Она встречала и проклятия в адрес друг друга, и лютую ненависть бывших супругов, мелочность дележа имущества, благородство одних и низость других. Жизнь ежедневно являлась перед ней чередой человеческих характеров, судеб и житейских историй. Это было этакое Саргассово море с островом погибших семейных кораблей.