что-нибудь идет не так, когда я пытаюсь тебя порадовать, – говорит Гера.

12

Сильви

Я СНОВА ВСТРЯХИВАЮ ТЕСТ на беременность. Нет, как и два предыдущих, он и не думает менять показания. Полоска отчетливая и ярко-голубая. Я сижу за кухонным столом, с недоверием и шоком уставившись на тест, и чувствую, что все мое тело наполнено странной электрической энергией, как будто подтвердившийся результат резко, грубо замкнул во мне какую-то цепь.

– Черт, – тихо бормочу я сквозь ладонь, прикрывающую рот, и бросаю взгляд на балкон, где Энни расхаживает взад-вперед, прижимая к уху беспроводной домашний телефон. Ее лицо опухло от слез. Я слышу обрывки слов:

– Я не знаю… – Эллиот. Должно быть, она разговаривает с ним. И, что бы он там ни говорил, мне это не нравится. – Нет. Не могу обещать… Мне жаль, – отвечает Энни.

Меня накрывает жаркая волна гнева. Я вскакиваю, выхожу на балкон и протягиваю руку, требуя телефон. К моему облегчению, Энни отдает его без возражений и скрывается в глубине квартиры. Через пару секунд я слышу, как захлопывается дверь ее спальни.

Я дрожащей рукой сжимаю горячую трубку. Будто гранату. И понимаю, что я, похоже, совсем не такая мать, какой представляла себя в подобной ситуации – спокойной, либеральной и практичной. Потому что мне хочется убить этого мальчишку. Хочется грозить летнему небу кулаками в бессильной злобе. Почему именно моя дочь?

Я делаю вдох.

– Алло? – Держи. Себя. В руках. – Это Сильви, мама Энни.

– Хелен Латэм. – Аристократичный голос. Слегка визгливый. – Мать Эллиота.

На мгновение я полностью теряю дар речи. На судне, стоящем у дальнего берега, открывается люк. Все замедляется.

– Я бы хотела закончить разговор с вашей дочерью, – твердо и решительно заявляет Хелен. – Можете передать ей трубку, пожалуйста?

– Будет лучше, если вы поговорите со мной, – возражаю я, собираясь с силами, готовясь дать ей отпор. – Моя дочь сейчас слишком расстроена.

– О, Эллиот в смятении, – тут же отвечает Хелен презрительным тоном.

– Я бы предпочла, чтобы вы не разговаривали лично с моей дочерью. – Мне ужасно трудно держаться в рамках вежливости.

Лодочник усаживается на палубе нэрроубота и начинает бренчать на гитаре. Что-то из Radiohead.

– Послушайте, Вики…

– Сильви.

Цапля, неподвижная как статуэтка, наблюдает за мной с берега. Кажется, будто зеленые солнечные зайчики, которые отбрасывает в мои окна канал, перемешиваются со звуками гитары. И все покачивается. У меня кружится голова. Господи. Моя жизнь – сплошная катастрофа. Все разваливается. Мне срочно нужна мама.

Хелен откашливается.

– Я хочу, чтобы этот вопрос решился как можно скорее.

– Она еще не успела все осмыслить, – говорю я после паузы, старательно сдерживаясь. «Вопрос»?

– Нужна помощь с деньгами?

– Что? Нет. – Значит, Хелен из тех состоятельных лондонских дам, которые привыкли откупаться от проблем. Меня заполняет гнев, темный и смутный, непонятный даже мне самой, но ощутимый на физическом уровне. Я хватаюсь одной рукой за прохладные металлические перила и сжимаю пальцы.

– Могу я напомнить вам, что на кону будущее невинного юноши?

– Не такого уж и невинного. – Мой голос дрожит.

– Эллиоту двадцать один год. Он пытается найти свое место под солнцем. Если Энни вообразила себе… В общем, скажу мягче: он не в том положении, чтобы становиться отцом.

– Энни восемнадцать, она почти поступила в Кембридж.

– Кембридж? – Приятно, что она не может скрыть своего удивления. – Что ж, – говорит Хелен, едва заметно изменив тон с поправкой на новые сведения, – значит, мы друг друга понимаем, верно? Я перезвоню после выходных. Когда она запишется на процедуру.

Звучит щелчок, и соединение обрывается. Вот черт.

– Сука! – кричу я намного громче, чем планировала. Я зажмуриваюсь и закрываю лицо липкими ладонями.

– У вас там все нормально?

Я убираю руки и вижу, что мужчина на палубе, перегнувшись через гитару, смотрит на меня. Мне становится жарко.

– Я… Нет. Да, конечно, – кричу я в ответ, а потом убегаю в квартиру.

– Энни? – Дверь ванной закрыта. Я начинаю говорить через нее. – Мать Эллиота не имела права тебе звонить. Что бы она там ни наговорила, не обращай внимания. Эй, у тебя там все в порядке? Можно войти, милая?

Энни не отвечает. Я толкаю дверь. В ванной пусто. Коробки из-под тестов на беременность раскиданы вокруг раковины. Мое сердце на секунду замирает. Я бегу в спальню Энни, окидываю взглядом беспорядок на кровати, белье, разбросанное возле комода, и чувствую, как кровь приливает к голове, будто от резкого перепада высоты. Энни сбежала.

13

Рита

ЧЕТЫРЕ СОРОК ПЯТЬ утра. Мысли снуют в голове, как пчелы в улье. Железная койка опасно покачивается, когда Рита садится на ней и тянется за халатом, который в полумраке похож на человека, висящего на дверном крючке. Нет смысла и дальше лежать в кровати, безуспешно пытаясь снова заснуть, думая о Джинни, детях и опасностях, которые таит в себе лес, вплотную примыкающий к садовой изгороди. И, как сухо заметил бы Уолтер, ей платят не за то, чтобы она думала. Ее задача заключается в том, чтобы уберечь их всех от опасности. А для этого ей нужно изучить местность. Взять ее под контроль. Освоиться. Раз уж у нее появился свободный часок, сейчас самое время этим заняться.

На первом этаже особенно хорошо слышно, как дом кряхтит и бормочет, будто старушка, которая никак не усядется поудобнее. Рита на цыпочках проходит по кафельному полу в кухне и, прихватив по дороге печенье, открывает заднюю дверь. Небо на востоке все еще кроваво-красно, словно в отсветах далекого лесного пожара.

Отогнав от себя этот пугающий образ, она натягивает мужские берцы, которые Мардж принесла из сарая, – как ни обидно это признавать, они ей впору – и затягивает поясок халата – он приятно, успокаивающе давит на талию.

Поломанная плитка на садовой дорожке пошатывается под ногами. В кронах деревьев трещат птичьи песни. Добравшись до калитки, она останавливается возле огромного куста гортензий – белых, как рыбье брюшко, мерцающих во всей своей летней красе – и оглядывается на дом. Крошечные папоротники, проросшие в известке на стенах, машут ей, как детские ручки. Отсюда Фокскот кажется уютным и безопасным. А то, что находится за забором, – совсем наоборот. Рита поднимает крючок калитки, потом замирает.

Ей хочется сделать это – вбить лес себе в голову, обездвижить его булавками, как бабочку на доске, чтобы он перестал быть бесформенной опасной массой, колышущейся за оком. Уменьшить его масштабы, чтобы он стал не страшнее пластиковых деревьев по бокам от игрушечной железной дороги «Хорнби», с