– Это была не я, – говорит Ингрид.

– Но я точно что-то слышала.

– Тебе показалось. Такое случается. Я в порядке. Честно.

Ее лицо говорит об обратном. Застывшая улыбка не скрывает тьмы в распахнутых глазах. Во взгляде Ингрид прячется напряжение. Она выглядит испуганной.

Я подхожу ближе и смотрю ей прямо в глаза.

– Ты уверена? – спрашиваю я шепотом.

Ингрид моргает.

– Да. Все отлично.

– Тогда прости, что побеспокоила, – говорю я, делая шаг назад и через силу улыбаясь.

– Это очень мило с твоей стороны – так распереживаться из-за меня, – отвечает Ингрид. – Ты просто прелесть.

– Встретимся завтра?

– Ровно в полдень, и только попробуй не прийти.

Я машу ей на прощание и иду к лестнице. Ингрид не машет мне в ответ. Она просто смотрит на меня, и за секунду до того, как она закрывает дверь, ее улыбка сменяется мрачным выражением лица.

Я больше ничего не могу сделать. Если Ингрид говорит, что с ней все хорошо, мне остается лишь поверить ей. Если она говорит, что не кричала, я не могу начать с ней спорить. Но, взбираясь по ступеням – сначала к квартире 12А, потом в спальню, – я не могу отделаться от мысли, что Ингрид лжет.

Бернард уходит.

Приходит врач.

Он старше Бернарда. Снежно-белые волосы и ореховые глаза за крохотными очочками.

– Здравствуйте. Я доктор Вагнер. – Он говорит с немецким акцентом, одновременно резким и очаровательным. – Как вы себя чувствуете?

Я не знаю, какого ответа он ждет. Если меня сбила машина, то я должна радоваться, что еще жива.

– Голова болит, – говорю я.

– Неудивительно, – говорит доктор Вагнер. – Вам здорово досталось. Но вы избежали сотрясения мозга – это хорошо.

Я вновь дотрагиваюсь до повязки на голове. На этот раз – совсем легонько, так, чтобы ощутить кость под бинтами.

– Все ваши показатели в пределах нормы. Это самое главное, – говорит доктор Вагнер. – У вас останутся синяки от бедра до грудной клетки. Но никаких переломов, никаких повреждений внутренних органов. Могло быть гораздо хуже.

Я пытаюсь кивнуть, но мне мешает фиксатор на шее. От него тяжело и жарко. На коже скапливаются капли пота. Я пытаюсь смахнуть его, просовывая палец под фиксатор.

– Скоро вы сможете его снять, – говорит доктор Вагнер. – Это просто перестраховка. Пока что я бы хотел задать вам пару вопросов.

Я молчу. Не уверена, что смогу ответить на его вопросы. И что он мне поверит, если отвечу. Тем не менее я снова пытаюсь кивнуть.

– Вы помните, что случилось?

– Смутно, – говорю я.

– Но все же помните?

– Да.

По крайней мере, мне так кажется. Я не помню ничего конкретного. Только какие-то обрывки. Я делаю глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями. Но они совершенно не желают меня слушаться. Моя голова – как стеклянный шарик с искусственным снегом внутри; воспоминания кружатся в воздухе, но не желают приземляться. И я не могу ухватить их, как бы я ни пыталась.

Я помню визг тормозов.

Яростные звуки клаксона.

Испуганный возглас где-то позади.

Боль. Темнота.

То же самое и с прибытием в больницу. Я помню от силы половину. Бернард в яркой униформе, его слова про то, что меня сбила машина. Но я не помню, как попала сюда и что успела наговорить.

Наверное, это из-за обезболивающих. Они затуманивают разум.

– Еще один вопрос, – говорит доктор Вагнер. – Свидетель сказал, что вы выбежали из Бартоломью прямо на проезжую часть. Он говорит, вы не остановились. Ни на секунду.

Да, это я помню.

Но хотела бы забыть.

– Так и было, – говорю я.

Доктор удивленно смотрит на меня из-за стекол очков.

– Это необычное поведение.

– Необычные обстоятельства.

– Складывается впечатление, что вы куда-то бежали.

– Нет. Я убегала.

Мне снится семья.

Мама. Отец. Джейн, совсем не изменившаяся с тех пор, как мы виделись в последний раз. Навсегда оставшаяся девятнадцатилетней.

Они идут по заброшенному Центральному парку. Вокруг – ни души. Царит непроглядная ночь, не горит ни один фонарь. Зато свет исходит от моих родных – слабый, зеленовато-серый.

Я наблюдаю за ними с крыши Бартоломью, сидя рядом с Джорджем, который обнимает меня своим каменным крылом.

Выйдя из парка, мои родители замечают меня и машут руками. Джейн зовет меня, рупором сложив у рта светящиеся ладони:

– Тебе здесь не место!

Как только ее крик достигает моих ушей, Джордж двигает крылом.

Он больше не обнимает меня.

Он меня толкает.

Я чувствую спиной прикосновение холодного каменного крыла и падаю с крыши. Я лечу вниз, прямиком к тротуару.

Я просыпаюсь, и в горле у меня клокочет вопль, рискуя вот-вот вырваться наружу. Я кашляю, пытаясь его подавить. Потом сажусь в постели, укоризненно глядя на Джорджа из окна.

– Обидно, между прочим, – говорю я.

Мои слова еще не успевают затихнуть, когда я слышу что-то еще.

Какой-то шум.

Снизу.

Я даже не уверена, что действительно слышала его. Это скорее ощущение, чем звук. Необъяснимое чувство, что я не одна. Если бы меня попросили его описать, я бы не смогла. Это звук, который невозможно определить. Не шаги. Не стук. Даже не шорох, хотя это описание кажется наиболее подходящим.

Движение.

Вот на что это похоже.

Что-то движется, издавая легчайшее призрачное шуршание.

Я встаю с постели и подкрадываюсь к ступеням, перегибаясь через перила, чтобы расслышать получше. Звук не повторяется. Но странное чувство не отпускает меня. В квартире есть кто-то еще.

Возможно, это Лесли Эвелин пришла убедиться, что я соблюдаю правила. Наверняка у нее есть запасной комплект ключей. Я раздраженно накидываю свой старый махровый халат и спускаюсь по лестнице. Лесли ни слова не сказала ни про какие проверки. Я бы ни за что на это не согласилась.

А, кого я обманываю: на что бы только я ни согласилась за двенадцать штук.

Тем не менее квартира оказывается пуста. Входная дверь заперта на замок и на щеколду, цепочка тоже на месте. Странный звук и чье-то присутствие были плодами моего разыгравшегося воображения. Продолжением ночного кошмара.