– Папа, – она осторожно, на цыпочках приблизилась, словно боясь спугнуть эту страшную тишину, – па…

Отец смотрел прямо на нее, вернее, сквозь нее. Его большие красивые руки со вздутыми жилами лежали на подлокотниках кресла, словно он вот-вот собирался встать. Но он не вставал. И ничего не отвечал Анне. Она дрожащими пальцами дотронулась до его лба. Он был теплый. Тогда Анна лихорадочно схватила отцову руку поверх запястья, пытаясь нащупать пульс. Но пульса не было. Анна с криком выбежала из комнаты. Мать ставила в духовку противень.

– Что сказал? – она подняла глаза на Анну, и противень с грохотом полетел на пол. – Что? Что такое?

Мать как будто знала, сразу все поняла. Кинулась в комнату, на ходу крича Анне:

– «Скорую»! Вызывай «Скорую»!

Анна судорожно жала на кнопки телефона. Через час в квартире было полно народу. Две бригады «Скорой». Соседи по этажу. Несколько коллег, которые жили поблизости и примчались по первому звонку. Все передвигались тихо и молчаливо, как тени. Молодой бородатый врач «Скорой» подошел к Анне и развел руками:

– Правда, ничего нельзя было сделать. Он умер мгновенно. Обширный инфаркт.

До этого то же самое сказал матери врач другой бригады.

Анна кивнула и пошла в отцовский кабинет. На столе стоял отрывной календарь. На нем было 30 декабря…

Отца похоронили второго января. А через полтора года ушла мать, сгорела от острой лейкемии. Сначала Анна и родственники думали, что она не может смириться со смертью мужа, не ест, худеет день ото дня. А когда уже от нее почти ничего не осталось, лишь тень ходячая, забили тревогу, повели к врачам. Но было поздно.

Так в девятнадцать с половиной лет Анна оказалась совсем одна. Она была поздним ребенком, бабушек-дедушек давно не было в живых. На всем свете осталась у нее лишь тетя Наташа, мамина родная сестра. Анна к тому времени только-только окончила первый курс педагогического университета. Тетка и ребята из универа в один голос твердили: на что тебе одной родительская трешка? Продай, купи себе поменьше, деньги, оставшиеся от разницы, в банк положи, будешь жить на проценты. Но Анна была категорически против. Она оставила в квартире все точно так, как было при родителях, зарегистрировалась на сайте репетиторов и за год обросла приличной клиентурой. Репетиторских гонораров и повышенной стипендии, а также пенсии по потери кормильцев ей хватало на скромную жизнь. Правда, с однокурсниками у нее не складывалось – не до тусовок ей было, не до студенческих пьянок. Утром универ, затем ученики, и так до позднего вечера. Потом домой, по-быстрому постирать, приготовить, и уже глаза закрываются. Но в этой невероятной занятости заключалось ее спасение. Слишком тяжело было смириться с трагедией, не думать о том счастливом времени, когда она была беззаботной, веселой девчонкой в дружной и любящей семье.

Так незаметно пробежал год, а на третьем курсе к ним пришел новый преподаватель математики. Про него говорили, что он очень талантливый, несмотря на молодой возраст, выиграл грант, стажировался за границей и уже издал несколько учебников. Звали его Григорий Сергеевич Мальчевский. Анну он выделил сразу, на первом же семинаре. Внимательно слушал ее ответы, одобрительно кивал. После пары подозвал к себе и предложил писать с ним в соавторстве научную статью. Анна была польщена, но ее изумило предложение Мальчевского. Какой интерес ему, кандидату и без пяти минут доктору наук, писать статью с безвестной третьекурсницей? Однако она, конечно, согласилась. Они начали работать, это было увлекательно и здорово. Анна чувствовала, что началась совсем другая жизнь. Боль и одиночество, терзавшие ее эти два года, отступили. Она увидела, как чудесен мир вокруг, как много в нем интересного. И наконец взглянула на себя в зеркало. То, что она там увидела, заставило ее сердце радостно забиться. А увидела она в отражении стройную и статную молодую блондинку с высокой грудью и серьезным взглядом синих глаз, окруженных длинными темными ресницами. Ей стало понятно, отчего Мальчевский часто во время их совместного труда отрывается от компьютера и бросает мимолетные, но выразительные взгляды то на лицо Анны, то на то, что находится ниже лица. Он уже тоже ей ужасно нравился. Ему было тридцать два, он не был красавцем, но имел яркую запоминающуюся внешность: породистый нос, четко очерченные чувственные губы. Был высокого роста, поджар, широк в плечах. Их роман развивался стремительно. Он стал ездить к Анне домой и оставаться на ночь. Они забросили статью, Анна съехала с круглых пятерок на четверки. Похудела на размер, купила несколько пар умопомрачительных джинсов в обтяжку, замшевую куртку цвета фуксии и такие же сапожки на каблуках. Мальчевский не хотел, чтобы в институте знали об их отношениях, но все все равно узнали. Как-то к Анне подошел самый крутой парень с их потока и, глядя на нее восхищенным взглядом, произнес:

– Акулова, ты фантастическая девушка. Если Мальчевский тебя бросит, я готов жениться.

Анна только презрительно фыркнула в ответ.

Когда они с Григорием шли по улице или заходили куда-нибудь в торговый центр либо другое людное место, Анна видела, как на них смотрят. С восхищением и завистью. Они были эффектной парой. Анна страстно хотела замуж за Мальчевского. Но он молчал. Она успокаивала себя, объясняя его молчание тем, что он еще сравнительно молод, полон честолюбивых планов. В том, что Григорий ей верен, у нее не было сомнений – все время без остатка они проводили вместе.

Первые страсти улеглись, Анна подтянула учебу, перешла на четвертый курс, и тут осенью случилось то, чего она никак не ожидала. Несмотря на регулярно принимаемые таблетки, она забеременела. Сначала Анна никак не хотела верить в это. Считала случившееся обычной задержкой. Потом сделала пять тестов и впала в панику – все они были положительными. Однако делать было нечего, и Анна отправилась к врачу.

«Почти четыре месяца, – сказала ей старенькая врач из консультации. – Никакой альтернативы, только рожать».

Анна и не думала ни о какой альтернативе. Она переживала лишь об одном – как к ее новости отнесется Григорий. Почему-то она никак не решалась ему сказать, все откладывала, откладывала. И наконец решила, что раскроет карты под новогодней елкой. Они всегда все праздники встречали вдвоем, Анна накрывала у себя стол, Мальчевский приносил хорошее вино. Им было уютно и хорошо вместе, никого больше они в свою компанию не хотели. Анна рассчитывала, что так будет и сейчас. Но за неделю до новогоднего празднества Григорий свалился с гриппом. Температура тридцать девять, слабость, ломота. Он лежал у себя дома и не позволял Анне приехать:

– Я тебя заражу! Будешь валяться все каникулы.

В другой раз она бы ослушалась и примчалась к нему, несмотря на запрет. Но не теперь, когда под сердцем у нее росло крошечное существо, состоявшее из их общих генов. Существо не должно было страдать от любви мамы и папы. Анна не имела права заболеть. Она обязана была быть здоровой. И Анна погрузилась в тоскливое ожидание. Она висела на телефоне, пытая Григория, как он себя чувствует, есть ли у него кашель, что он сегодня ел на обед – одним словом, вела себя типично для влюбленной, да еще беременной женщины. А Мальчевский поправляться не спешил. Старательно сипел в трубку, жаловался на головную боль и отсутствие аппетита. И наконец – о ужас! – объявил Анне, что, пожалуй, Новый год проведет у себя дома в постели. Этого Анна выдержать не могла. Утром тридцать первого она отправилась в супермаркет и накупила гору продуктов, фруктов, маленьких милых подарков. Опасно нагруженная, притащила все это домой. Навела марафет, надушилась любимыми духами Мальчевского, надела им же любимое платье, вызвала такси и поехала к нему домой. Сюрпризом, как говорится. Она редко приезжала к Григорию, всего несколько раз за полтора года их отношений. Он жил в маленькой однокомнатной квартирке довольно далеко и от универа, и от Анны. Она ехала в такси и представляла себе, как они накроют чудесный столик. Как выпьют шампанское под бой курантов и она сообщит ему невероятную новость. Конечно, он сразу же подхватит ее на руки и будет кружить по комнате, а за окном одна за другой будут взрывать хлопушки…