Граф Манучи был один из богатейших помещиков уезда. Помнится мне, что государь заезжал к нему в деревню Бельмонт, находящуюся в 40 верстах от Видз. За обедом познакомились мы с Сарачинским, Солданом, Труксесом, Андреевским, Арсеньевым, Леонтьевым, многими князьями Голицыными и с другими конногвардейскими штаб– и обер-офицерами. Первый из названных теперь старшим полковником в полку; второй командует Малороссийским кирасирским полком, третий продолжает службу в том же полку, четвертый в отставке генералом, пятый генерал-майор и командир Конной гвардии, шестой (Леонтьев) впоследствии командовал Глуховским кирасирским полком. Обед этот сблизил нас с начальствующими лицами, и вскоре прислали нам одного кирасира Федора Кучугурного для присмотра за нашими верховыми лошадьми; унтер-офицеру же Титаренке поручено было их объезжать. (Первый из них, находясь в строю, был убит в сражении.) Стали исправнее выдавать нам фураж на лошадей, причем лейб-гвардии Казачьего полка урядник Дербенцов стал менее умничать с нашими людьми при отпуске овса. Но льготы и порядки сии рушились с выступлением в поход.

Князь Андрей Голицын продал тогда брату гнедую донскую лошадь за дешевую цену и тем оказал ему большую услугу. Лошадь отлично ему служила и была убита под ним в Бородинском сражении.

В это время кирасир одели в кирасы. Помню первого явившегося к великому князю Кавалергардского полка поручика или штабс-ротмистра Киселева.

Дядя мой Владимир Михайлович Мордвинов, проживавший в Псковской деревне своей, был в Видзах проездом в Вильну. Казалось, что он хотел опять в службу вступить, однако же не вступил. Он заезжал к нам и рекомендовал нас генерал-майору Николаю Михайловичу Бороздину, командиру Астраханского кирасирского полка, но мы никогда не пользовались сим знакомством.

Командиры кирасирских полков в то время были: Кавалергардского – Депрерадович; в лейб-гвардии Конном шефом числился великий князь, Его Величества лейб-гвардии кирасирским командовал полковник Будберг, Ее Величества кирасирским – полковник Розен, Астраханским кирасирским – генерал-майор Бороздин.

Первый из них родом серб, малообразованная личность, теперь генерал-лейтенант и начальник 1-й кирасирской дивизии. Третий аккуратный и глухой немец, содержащий полк свой в отличном порядке и любимый офицерами. Четвертый ласковый с чужими, зол со своими, дурно обходится с офицерами, которые его не терпят; слышно было, что он наживается от полка, который в дурном состоянии; к тому же не пользуется доброй славой в деле. Будберг и Розен теперь генерал-майорами. Пятый был известен по его вспыльчивости.

Брат Михайла не проводил в Видзах совершенно монашеской жизни. На площади нашей стоял порядочный деревянный домик в два этажа. Из второго этажа часто выглядывала молодая женщина, недурная собой, а за нею и другая. Молодая эта женщина целый день сидела под окном, а по вечерам играла на гитаре и пела по-русски всякие нежные песенки. Математик мой был тронут ее голосом; он разведал, что певица была панна стряпчина или жена городового стряпчего; сама она была полька, а муж русский, толстый, немолодой человек и кривой на левый глаз. Было также узнано, что другие девицы были приятельницы певицы, которая живет одна наверху, а муж внизу и с окнами, обращенными в другую сторону. Предположено было во что бы то ни стало познакомиться. Ввечеру я с братом и князем Голицыным пришли стучаться к дверям.

– Кто тут стучится? – закричал из-за дверей шипучим голосом хозяин.

– Отворите.

– Зачем, что вам надобно?

– Отворите же, мы пришли с вами познакомиться.

Испуганный стряпчий (Лежанов его фамилия) отворил дверь, мы вошли в его комнату, у него был накрыт стол.

– Здравствуйте, господин Лежанов, – приветствовали мы хозяина.

– Здравствуйте, господа, прошу садиться; не угодно ли с нами отужинать?

Жены его тут не было, а потому, посидев немного, мы ушли, чему он, конечно, был очень рад. Но принятая нами мера сия была не самая рассудительная для знакомства и ни к чему не повела. На другой вечер мы на площади объезжали и обстреливали своих верховых лошадей. Панна стряпчина, сидя у окна, любовалась всадниками. Скоро она исчезла и, сойдя вниз, заперла наружную дверь. Мы советовались, как бы с ней познакомиться; тогда князь Андрей Голицын подъехал к дому и, сняв с головы свою белую фуражку, бросил ее в отпертое окно.

– Как быть, господа, я без фуражки, – сказал он нам, – пойдемте ее выручать.

– Пойдем.

Оставив лошадей, мы пошли стучаться к дверям. Стряпчего не было дома, панна же стряпчина была внизу. Она подошла к дверям, сперва отперла их и потом с улыбкой спросила, что нам надобно?

– Сегодня поутру забыл я у вас свою фуражку, – отвечал князь Голицын.

– Вы никогда у меня не бывали.

– Полноте, панна, вы шутите, – и вместе с этим мы все трое вошли насильно.

– Где ваша фуражка? – спросила она.

– У вас наверху.

– Не может быть, князь.

– Точно, правда, я вас уверяю.

Стряпчина поняла шутку, рада была случаю и повела нас вверх, вошла в свою комнату; мы за ней, и фуражка нашлась у нее на постели. Тут и она, и мы начали смеяться. Она уверяла, что таким образом знакомиться неблагопристойно, не менее того просила нас посидеть, взяла гитару, играла и пела. Мы получили от панны Бригиты позволение навещать ее; вскоре явились и приятельницы ее панна Иоанна и панна Доминика. Проведя у нее около часа, мы раскланялись и ушли. С тех пор я был у нее раза два; брат же частехонько ходил, но мне о том ни слова не говорил. Года через два я от него же узнал, что он находился с панной Бригитой в Видзах в самых близких сношениях.

Вскоре я стал встречать ее на гулянии с Фридрихсшей. Не знаю, каким она образом с нею познакомилась, только они вместе уехали в Видзы и теперь еще живут вместе в Варшаве. Панну стряпчину случалось мне несколько раз видеть во время похода, когда Фридрихсша проезжала в Германии к великому князю; она очень постарела и подурнела. Когда брат лечился от раны в Петербурге, то он по ночам часто к ней ездил в Мраморный дворец.

Синявин, играя с товарищами в городки, получил сильный ушиб, отчего слег и долго лечился в госпитале, где ему делали несколько операций. Госпиталь был почти за городом, по дороге к Вильне и далеко от моей квартиры, но я навещал приятеля довольно часто и познакомился там с выздоравливающим юнкером Ивановым, служащим ныне в лейб-гвардии Драгунском полку и адъютантом у генерала Чичерина. Выходя однажды из госпиталя, Иванов зашел в соседний дом, куда и я за ним последовал. В доме было только две комнаты, но опрятно убранные. В углу сидел седой старик в польском кафтане и плел корзины, в другом углу сидела с письмом в руке дочь его лет 17-ти, прекрасная собою, одетая просто, но чисто. Она имела трех воздыхателей: Иванова, гардемарина Прокофьева и камер-лакея Пономарева.

Великий князь взял с собою из Петербурга четырех хорошо учившихся гардемаринов для съемки планов; но когда открылись военные действия, их отправили обратно в Петербург. Впоследствии я познакомился с Пономаревым и не стыдился сим знакомством. Он был честный человек и с добрыми правилами. Когда мы были в службе, то он всячески помогал нам и деньгами (которые он взаймы давал без процентов), и посильными услугами, никогда не забывая различия наших званий.