«Тогда что же вы стоите?»

Он в последний раз улыбнулся, и на холодных, слабых и дрожащих ногах она стала удаляться. Он не пошел за ней, но продолжал смотреть ей вслед, когда она оглянулась, – его глаза уже почти потерялись в быстро тускнеющем свете. Элизабет выждала, пока не оказалась в окружении деревьев, а потом побежала так, как никогда раньше не бегала. Бежала до тех пор, пока все тело не стало гореть огнем, а в легких не кончился воздух, а потом свернулась калачиком на сухих листьях, теряясь в догадках, уж не прислал ли этого полисмена Господь, чтобы отвратить ее от того, что она намеревалась сделать. Ее отец сказал бы, что да, именно так, ведь Господь абсолютно во всем вокруг нас, – но Господу больше нельзя доверять. Ни Господу, ни отцу, ни мальчишкам, которые говорят: «Доверься мне». Вот о чем она думала, лежа на листьях и дрожа: что мир, конечно, плох, но все-таки не весь мир целиком. Что, может, стоит попробовать прожить еще один день. Что, пожалуй, она сумеет…

Элизабет больше не верила в Бога, но, глядя на Эдриена сквозь боковое стекло патрульной машины, подумала, что рок и судьба в каком-то виде, наверное, все-таки существуют. Что-то в этом мире действительно предначертано свыше. Она едва не погибла в тот день, когда они встретились, и вот он опять тут. Настроение у нее не суицидальное, но все же…

– Привет, Эдриен.

– Лиз?

Задняя дверь машины прижалась к ее бедру, но она даже не помнила, как открыла ее. Весь мир, казалось, состоял из его голоса, его глаз, неожиданных гулких ударов у нее в груди. Шрамы у него на лице были бледными и тонкими – три косых росчерка на одной щеке и шестидюймовая черта, сбегающая сверху вниз от левого глаза. Даже после предупреждения Бекетта обнаженная открытость этих шрамов поразила ее – равно как и худоба, из-за которой черты его лица казались острее, чем она помнила. Он стал старше и жестче, закостенел и заматерел, с какой-то животной неподвижностью, которая привела ее в замешательство. Она ожидала чего-то другого – может, скрытности или стыда.

– Можно, я?..

Она показала рукой на сиденье, и он подвинулся, чтобы освободить ей место. Элизабет проскользнула в машину, ощутив его тепло на коже сиденья. Не отворачиваясь, изучала его лицо, пока его рука не двинулась, чтобы прикрыть самые страшные из шрамов.

– Это всего лишь кожа, – произнесла она.

– Снаружи – наверное.

– А как насчет остального тебя?

– Расскажи мне про Гидеона.

Ее удивило, что он знает его имя.

– Ты узнал его?

– А сколько еще четырнадцатилетних детишек желают мне смерти?

– Итак, он пытался тебя убить.

– Просто скажи мне, в каком он состоянии.

Элизабет прислонилась спиной к двери и несколько секунд ничего не говорила.

– А почему это тебя так заботит?

– Как ты можешь такое спрашивать?

– Я имею полное право такое спрашивать, поскольку он явился сюда, чтобы убить тебя, и поскольку люди обычно не проявляют подобную заботу по отношению к тем, кто намеревался лишить их жизни. Я имею право спрашивать, потому что ему было всего пятнадцать месяцев, когда ты в последний раз его видел, потому что он тебе не друг и не родственник. Я имею право спрашивать, поскольку он ни в чем не повинный ребенок, который за всю свою жизнь и мухи не обидел, поскольку он весит сто пятьдесят фунтов и у него пуля там, где ее не должно быть. Я имею право спрашивать, поскольку я более или менее вырастила его, и поскольку он выглядит в точности как та женщина, за убийство которой тебя осудили. Так что до тех пор, пока я не буду твердо убеждена, что это не ты в него стрелял, все будет по-моему!

Ее голос звучал совсем громко, когда она закончила, и этот всплеск эмоций удивил обоих. Когда дело касалось мальчика, Элизабет не умела скрывать своих чувств. Она всегда была готова на все, чтобы защитить его, и Эдриен это видел.

– Я просто хочу знать, в порядке ли он. Вот и всё. Он потерял свою мать и думает, что это моя вина. Я просто хочу знать, что он жив, что он не потерял абсолютно все.

Хороший ответ, подумала Элизабет. Честный. Правдивый.

– Он на операции. Больше я ничего не знаю. – Она ненадолго примолкла. – Бекетт говорит, что это Конрой в него стрелял. Это так?

– Да.

– Это была самооборона?

– Парень пришел меня убить. Конрой сделал то, что должен был сделать.

– А Гидеон сделал бы это?

– Спустил бы курок? Да.

– Похоже, ты нисколько не сомневаешься.

– Он сказал – это то, что должен сделать мужчина. Вид у него был убежденный.

Элизабет изучила его пальцы, которые выглядели так, будто были сломаны и плохо срослись.

– Ладно. Я тебе верю.

– Ты скажешь Бекетту?

– Бекетту. Дайеру. Постараюсь, чтобы все всё поняли.

– Спасибо тебе.

– Эдриен, послушай…

– Не надо.

– Что?

– Послушай, было замечательно тебя повидать. Это было давно, и ты была добра ко мне как-то раз. Но не делай вид, будто мы друзья.

Это были сложные слова, но Элизабет поняла. Сколько раз она проезжала мимо тюрьмы с того момента, как его осудили? Сколько раз она там останавливалась? Заходила внутрь? Ни разу. Вообще никогда.

– Что я могу для тебя сделать? Тебе нужны деньги? Тебя куда-нибудь подвезти?

– Ты можешь вылезти из машины. – Эдриен смотрел на Бекетта и группу людей, стоящих возле темного седана на краю дороги. Внезапно побледнев и покрывшись по́том, сейчас он походил на тяжелобольного.

– Эдриен?

– Просто вылезай из машины. Прошу тебя.

Она подумывала, не поспорить ли, но к чему это приведет?

– Ладно, Эдриен. – Перекинула ноги в жар за пределами машины. – Дай мне знать, если вдруг передумаешь.

* * *

Отходя от Эдриена, посреди стоянки Элизабет наткнулась на Бекетта. Стоящие у него за спиной набились в седан, который развернулся прямо через сплошную линию и во весь дух погнал в сторону тюрьмы. Она узнала лицо в боковом стекле – знакомый профиль мелькнул было и тут же исчез.

– Это начальник тюрьмы?

– Да.

– Что ему было надо?

Бекетт долгим взглядом проследил за машиной, недобро прищурившись.

– Услышал про стрельбу и понял, что в этом замешан кто-то из его подопечных.

– Вы поцапались?

– Да.

– Насчет чего?

– Насчет того, что нехрен ему делать на моем месте преступления!

– Не кипятись, Чарли. Я просто спросила.

– Ну да… Конечно… Прости. Узнала что-нибудь у Эдриена?