– Да, мы будем хорошими, будем хорошими, – уверяла маленькая Джени, – потому что так сильно любим ее.

Китти была в зале, когда девочки говорили это. Она села рядом с Джени и взяла ее за руку. Джени изумилась, увидев бледное лицо их несчастной королевы.

– Что с тобой, Китти? Ты, верно, нездорова.

– Не все ли равно? – слабым голосом ответила Китти.

– Конечно, не все равно, – обеспокоенно произнесла Джени. – Матильда, наша дорогая королева нездорова. Взгляни на нее: она бледна, как привидение.

Китти помолчала с минуту. Потом она сказала тихим, но ясным голосом:

– Что вы говорите о том, чтобы стать хорошими? Вы хотите хорошо учиться, избегать всяких искушений – и все это из любви к миссис Шервуд.

– А разве ты не любила бы ее, если бы она столько сделала для тебя? – с удивлением спросила Джени.

– Я хочу сказать… – начала объяснять Китти, и голос ее был чист, как звон колокольчика, а лицо такое трогательное, как у ребенка, – я прежде чувствовала то же, что ты, но поняла, что люди вовсе не добры. До поступления в школу я думала, что все люди хорошие. Я жила с хорошими людьми и старалась подражать им. Теперь знаю: родной дом – не мир; мир – это школа, а школа – плохая. Я не хочу быть хорошей.

Она медленно поднялась со стула и вышла из зала.

– Что с нашей королевой мая? – тихо произнесла Клотильда, глядя вслед Китти.

– Я никогда не видела Китти такой, – пожала плечами Джен, – и никогда не думала, что она может так говорить.

– Китти весь день какая-то странная, – вступила в разговор маленькая леди Мария, быть может, первая после Китти любимица подруг. – После завтрака я думала, что она пойдет прогуляться со мной. Китти всегда была так мила, а сегодня она почти резко ответила мне. Я испугалась, ушла и… заплакала.

– Не стоило из-за этого плакать, – заметила Маргарита Лэнгтон.

– Но я люблю Китти, и мне было больно, что так со мной говорит королева мая.

– Она как все мы, совершенно такая же, – усмехнулась Томасина Осборн. – Не знаю, правы ли мы были, избрав ее королевой мая.

Елизавете Решлей не понравились слова Томасины.

– Во всяком случае, ты, Томасина, как одна из ее статс-дам, а также ее фрейлины, то есть вы, Маргарита Лэнгтон, Клотильда Фокстил и Мария Банистер, – все обязаны взять ее сторону.

– Боже мой, Елизавета! – вскрикнула Маргарита. – Ты говоришь с раздражением.

– Да. Была бы и ты раздражена, если бы все знала, – ответила Елизавета и ушла.

Все это время Генриетта, казалось, увлеченно читала повесть. Теперь она положила книгу на стол.

– Девочки, а ведь я воздержалась, когда вы все единогласно избрали Китти королевой мая.

– Мы вряд ли когда-нибудь забудем это, дорогая, – сказала Клотильда насмешливо.

Лицо Генриетты вспыхнуло.

– Время покажет, правильно я поступила или нет.

Она обернулась к сестрам Купп.

– Где же Мэри? Отчего она не пришла с вами сюда?

– Вероятно, Мэри в нашей комнате, – ответила Джен.

– Пойду отыщу ее, – сказала Генриетта.

Она поднялась наверх и, не постучавшись, вошла в комнату, где действительно находилась Мэри.

– Какой у тебя странный вид, милая Мэри. Пойдем сейчас ко мне. Я угощу тебя какао и печеньем.

Мэри молчала, глядя сквозь окно в сад. Дневной свет угас. Мэри с таким лицом смотрела во тьму, будто видела нечто очень страшное.

– Мэри, что с тобой? – спросила Генриетта.

Мэри наконец очнулась от оцепенения.

– Сейчас придут сестры, – сказала она. – Я лучше пойду к тебе, Генни.

– Да, конечно.

В своей комнате Генриетта, немного испуганная видом Мэри, усадила ее в кресло.

Она приготовила какао и подала бисквиты.

– Поешь, тебе будет лучше.

– Ах, Генни, – вздохнула Мэри, – я так боюсь.

– А твои сестры веселы. Я была сейчас в зале, где они рассказывали всем о поездке. С ними, в отличие от тебя, мне не хочется откровенничать; ты, конечно, умнее их. Но миссис Шервуд это все равно. Может быть, ей даже нравится, чтобы рассказывали о ее великодушных поступках.

– Неужели они рассказали, что сделала миссис Шервуд? – спросила Мэри.

– Да, рассказали все. Подумать только, что она дала вашей матери денег, достала сиделку, побывала у доктора! Милая Мэри, теперь в школе все будут знать, что она сделала для вас.

– Ну и пусть, – буркнула Мэри.

Возникло молчание. Мэри отпила из чашки какао.

– Генни, сознаюсь, что не могу продолжать того, что мы затеяли против Китти.

– Не можешь продолжать? Что это значит?

В одно мгновение Генриетту будто подменили. Из гостеприимной хозяйки, угощавшей Мэри, она превратилась вдруг во властную и надменную повелительницу.

– Не можешь продолжать, Мэри Купп?! Как тебя понимать? Ты обязана до конца сыграть свою роль. Обязана! Ведь ты сама видела, как Китти написала письмо двоюродному брату, а затем отправила его. Ты читала адрес. Письмо было именно двоюродному брату, ведь так? А братьям писать запрещено.

– Генни, Генни!

– Ну что, что ты хочешь сказать?

– Что я…я… – запинаясь и дрожа, начала объяснять Мэри, – я думаю, что лучше не продолжать. Я хотела бы сказать, что… что еще…

– Милая, ты давай не хитри, – резко оборвала ее Генриетта. – Сначала ты рассказала мне целую историю, когда я была возмущена, что эту О’Донован сделали королевой, обойдя меня. И я дала тебе двенадцать фунтов. Ты взяла деньги, они были нужны тебе. А теперь что же – желаешь выпутаться? Скорее всего, ты хочешь заявить мне, что не видела, как она писала письмо. Ну, Мэри, тебе не удастся обмануть меня. Потому что я знаю: кузен Китти получил от нее письмо. По запросу миссис Шервуд он подтвердил телеграммой получение этого письма. И даже написал, что очень рад этому. Можешь дуться, если желаешь, хотя, должна сказать, что это будет не очень хорошо. Но, во всяком случае, ты не можешь отказаться от того, что ты видела.

– И все же, Генриетта, я хотела бы отказаться от прежних своих слов – что я видела Китти за написанием письма.

– Но почему, Мэри?

– Ты чувствовала бы то же самое, когда бы была на моем месте, – ответила Мэри.

– Слава Богу, я не на твоем месте. У меня есть немало здравого смысла.

– Генни! Я видела лицо Поля, лицо умирающего, – да, умирающего! Брат сказал: «Мэри, ты ведь будешь хорошей… Я почувствую, если будет не так…» Как же я могу нарушить данное ему обещание? Мне хотелось бы самой умереть, я так несчастна.