В то время как политика Англии, таким образом, настойчиво преследовала цели расширения и укрепления британского господства над Мировым океаном, другие европейские правительства, видимо, закрывали глаза на угрозы, неизбежно возраставшие вследствие развития ее морской силы. Казалось, позабылись беды, доставленные в прошлом господством самонадеянной Испании. Позабылся также и более свежий урок кровавых и разорительных войн, спровоцированных амбициозным, переоценивавшим свои силы Людовиком XIV. Перед глазами государственных деятелей Европы росла неуклонно и зримо третья преобладающая держава, призванная действовать столь же эгоистично, столь же агрессивно, хотя и не столь беспощадно и более успешно, чем те державы, что предшествовали ей. Это была морская держава, чьи деяния из-за того, что они были более бесшумны, чем открытое бряцание оружием, часто были менее заметны, хотя и лежали на поверхности. Едва ли можно отрицать, что бесконтрольное господство Англии над морями в течение почти всего исторического периода, который рассматривается в этой книге, является, несомненно, главным среди факторов силы, определявших конечный результат событий[8].

Именно действием этого фактора, что предвидели после Утрехта, объясняется до сих пор то, что Франция, руководствуясь личными амбициями своих правителей, выступала в течение 12 лет на стороне Англии против Испании. Когда же в 1726 году к власти пришел Флёри (Андре Эркюль де Флёри (1653–1743), в 1715–1723 годах воспитатель Людовика XV, с 1726 года кардинал и фактически первый министр. Стремился путем экономии сократить госрасходы, провел некоторые финансовые реформы, в том числе в налоговой системе, вел дорожное строительство. – Ред.), эту политику круто изменили, однако французский флот так и остался в небрежении. Единственная антианглийская акция состояла в возведении в 1736 году на трон Королевства обеих Сицилий наследника из Бурбонов, естественного врага Англии. Когда в 1739 году началась война с Испанией, английский флот был численно больше объединенного флота Испании и Франции. В течение четверти столетия, пока почти без перерыва длилась война, это неравенство еще более возросло. В ходе этой войны Англия, сначала инстинктивно, затем осознанно, под руководством правительства, которое сознавало свои возможности и потенциал своей огромной морской мощи, быстро построила мощную колониальную империю, основы которой составляли характер ее колонистов и сила ее флота. В тот самый период богатство, обеспеченное морской мощью, помогало Англии играть заметную роль в чисто европейских делах. Система субсидий, задействованная за полвека до войн Мальборо (имеется в виду прежде всего Война за испанское наследство (1701–1714; для Англии 1713), где герцог Джон Черчилль Мальборо (1650–1722) командовал английскими войсками (кстати, Уинстон Черчилль из того же рода. – Ред.), и получившая наибольшее развитие полвека спустя, во время Наполеоновских войн, подкрепляла усилия союзников Англии, которые без субсидий ослабли бы (если не оказались бы полностью парализованными). Можно ли отрицать, что правительство, с одной стороны, поддерживавшее своих вялых союзников на континенте жизненно необходимыми деньгами, а с другой – вытеснявшее своих врагов с морей и их главных владений, Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны и Манилы, обеспечивало своей стране ведущую роль в европейской политике? Можно ли не видеть, что сила этого правительства, властвующего в стране с небольшой протяженностью и бедной многими ресурсами, проистекает непосредственно из морской политики? Политика, которой придерживалось английское правительство в войне, иллюстрируется речью Питта (Уильям Питт Старший, граф Чатем (1708–1778), премьер-министр Великобритании в 1766–1768 годах, министр иностранных дел в 1756–1761 годах (с перерывом). Лидер группировки вигов, сторонников колониальной экспансии. – Ред.), главного вершителя этой политики, хотя и покинувшего кабинет до окончания войны. Осуждая мирное соглашение 1763 года, заключенное его политическим соперником, Питт отмечал: «Франция представляет основную, если не исключительную угрозу для нас как морской и торговой державы. То, что мы извлекаем из морской торговли, представляет для нас большую ценность, потому что через это мы наносим ущерб Франции. Вы предоставили ей возможность возродить свой флот». Тем не менее выигрыш Англии был огромен. Она обеспечила себе власть над Индией и захватила всю Северную Америку к востоку от Миссисипи. К этому времени прогрессивный курс английского правительства был четко обозначен, приобрел силу традиции и неукоснительно выполнялся. Война с американскими колониями была поистине крупной ошибкой Англии, если смотреть на эту войну с позиции морской державы. Но английское правительство незаметно втянулось в нее из-за ряда диких ошибок.

Если оставить в стороне политические и конституционные соображения и рассматривать вопрос с чисто военной или военно-морской точки зрения, дело предстает таким образом: американские колонии представляли собой крупные и растущие сообщества, располагавшиеся на большом расстоянии от Англии. Пока в отношениях штатов с метрополией присутствовал энтузиазм, они представляли собой солидную основу для морской силы Англии в этом регионе мира. Но площадь и протяженность территории штатов и их население были слишком велики, чтобы позволить надеяться на удержание их силой в случае, если какое-нибудь сильное государство пожелало бы прийти к ним на помощь. Это «если» заключало в себе неприятную для Англии перспективу. Унижение Франции и Испании было столь глубоко и столь свежо в памяти, что они наверняка жаждали реванша. В частности, Франция, как было известно, строила свой военный флот старательно и быстро. Если бы американские колонии представляли собой 13 отдельных островов, Англия решила бы проблему при помощи своей морской силы весьма скоро. Но вместо разобщенности природного свойства колонии разделяла лишь местечковая зависть, которая легко преодолевалась перед лицом общей опасности. Преднамеренное участие в соперничестве колоний, попытка удержать силой столь обширную территорию с многочисленным враждебным населением и расположенную слишком далеко от метрополии означали возобновление Семилетней войны с Францией и Испанией в условиях, когда американцы были не за, а против Англии. Семилетняя война (1756–1763) была столь тяжелым бременем, что здравомыслящее правительство, осознав невозможность осложнения обстановки, сочло бы необходимым примириться с колонистами. Английское же правительство того времени не проявило должного здравомыслия, в результате чего принесло в жертву значительную часть своей морской силы – по ошибке, а не преднамеренно, из-за высокомерия, а не слабости.

Сменяющие друг друга английские правительства легко обосновывали непреклонное следование основному курсу политики условиями, в которых находилась страна. Такая целеустремленность была продиктована, в известной степени, внешними обстоятельствами. Ставка на укрепление морской силы, высокомерное стремление заставить других испытать ее на себе, разумный режим поддержания ее боеготовности были обязаны, однако, той особенности английских политических институтов, которая заставила правительство в рассматриваемый период выражать интересы земельной аристократии. Этот класс, какие бы у него ни были недостатки в другом отношении, с готовностью подхватывает и хранит здоровые политические традиции. Он, естественно, гордится триумфом страны и относительно безразличен к тяготам сообщества, благодаря которому этот триумф достигается. Он без колебаний увеличивает денежные налоги ради подготовки и продолжения войны. Будучи в целом богатым, этот класс меньше ощущает налоговое бремя. Источники его обогащения непосредственно не страдают от войны, поскольку не зависят от торговли. Ему не свойственна политическая робость, которая характерна для тех, чье имущество не защищено, а бизнес подвергается опасности, – то есть вошедшая в поговорку робость капитала. Тем не менее в Англии этот класс (к счастью или несчастью) не оставался равнодушным ко всему, что затрагивало торговлю страны. Обе палаты парламента соперничали в неустанной заботе о распространении и защите торговли, и в частоте парламентских запросов историк усматривал причину повышения эффективности руководства британским флотом исполнительной властью. Такой класс, естественно, усваивает и сохраняет также дух почитания военного сословия, который играет первостепенную роль в эпоху, когда военные учреждения еще не выработали соответствующего определения тому, что называют корпоративным духом. Но при всех своих классовых предубеждениях и предрассудках, ощущавшихся на флоте, как и повсюду, прагматизм англичан допускал оказание самых высоких почестей представителю весьма низкого сословия. Каждая эпоха была свидетелем появления адмиралов самого низкого происхождения. В этом характер английского высшего общества разительно отличался от французского. В 1789 году, в начале революции, кадровый состав французского флота включал должностное лицо, в обязанности которого входила проверка доказательств знатного происхождения тех, кто намеревался поступать в военно-морское училище.