— Боюсь, это не представляется возможным, — вспомнила Юля. — Она погибла много лет назад. Покончила с собой. Выбросилась из окна. С новорожденным ребенком. Четвертый этаж. Невысоко. Умирала долго, проползла десяток метров. На асфальте оставалась полоса крови. Довольно широкая. Ее по ней и нашли. С мокрым от слез мертвым лицом. Пойдемте, да? К пациенту Богомолову. Вы хотели меня проводить.

Интерн в ужасе осталась стоять на месте. «Глаза у нее стали огромные, как мельничные колеса», — вспомнила Юля любимую когда-то дочкой сказку.

Обыкновенный вечер обыкновенного дня, черная голова за письменным столом, сидит по-турецки на стуле, склонившись над атласом с тестовыми заданиями по курсу гистологии, рядом чашка с остывшим чаем, надкушенный бутерброд из хлеба и колбасного сыра, рассыпающегося на кусочки от прикосновения. Кассетный магнитофон Sharp, общая собственность близнецов, тихо-тихо поет голосом Цоя: «Дамы без ума от Саши, Саша без ума от дам, в полночь Саша лезет к дамам, а уходит по утрам. Дамы из высоких окон бросают лепестки, он борец за справедливость, и шаги его легки…»

Ветром с шумом распахивается форточка невысокого окна, несколько не лепестков, а сухих листьев вражескими парашютистами планируют и приземляются на деревянный подоконник, любимое место отдыха белой головы, но сейчас он пуст. Белая голова, скорее всего, дома, сидит в пушистых тапочках перед телевизором, ожидает программу «До и после полуночи» или плещется в ванне, взбивая рукой белоснежную пену. Черная голова отвлекается от работы, классическим жестом усталости массирует виски. Разворачивается всем телом, обращается к средне-русой голове, примостившейся на собственной кровати с нитками мулине в руках.

Черная голова многое хочет спросить у средне-русой. Например, она охотно узнала бы, почему та целую неделю не ходит на занятия — ни на лекции, ни на лабораторные. Почему практически перестала разговаривать даже с ней, ближайшей подругой. Почему не играет на своей обожаемой скрипке, не читает излюбленных «Унесенных ветром», не пьет чай, не ругается из-за постоянного курения в комнате… Черная голова знает, что она услышит в ответ, этот ответ ее не устраивает, вот она и молчит, просто смотрит.

Средне-русая голова методично плетет из разноцветного мулине косичку, так удобнее потом будет выдергивать нити для вышивки. Замечает извернувшуюся в ее сторону черную голову, смотрит на нее тоже. Неискушенная черная голова видит в ее взгляде столько боли, что рушится с колченого стула, отчаянно ругаясь, чтобы не так страшно, и бросается к средне-русой, обнимает ее за теплые плечи, гладит по нежной щеке.

— Ну что ты, что ты, — шепчет она, — все будет хорошо, очень-очень хорошо, ну что ты…

Средне-русая не плачет, не вздрагивает, смотрит прямо перед собой. Она сомневается. Пожалуй, она не поверит черной. Средне-русая голова начинает говорить:

— Я подстриглась недавно. Совершенно не жалко, я хотела, очень хотела, меня замучила перхоть. Что-то странное с этой перхотью происходит, уверена, что перхоть не должна так себя вести. А может быть, это и не перхоть вовсе, может быть, это гниды. Такие особенные гниды, они не липнут к волосам, они наоборот, наоборот.

Я заметила, что после моего разговора с кем-либо все частички перхоти превращаются в маленькие копии собеседника, ну вот такие крошечные Федьки, миниатюрные Витечки, игрушечные преподаватели, малютки девчонки… Я проводила рукой по волосам, и передо мной на столе, на страницах конспекта, на листах из «Общей биологии» резвились вот такие фигурки, занимались своими делами, внимания на меня не обращали в общем-то, но постоянно находились рядом, а это утомляет, это очень утомляет. Поэтому я минимизировала какие-то свои контакты, разговоры, встречи… Но это помогло не совсем. Если я брала в руки инструмент, начинала играть — я недавно взялась разучивать сольную сонату Бартока — так вот, с моих волос посыпались маленькие Бартоки, симпатичные лысоватые мужчины родом из Трансильвании, Стравинский тоже мне никак не давался, по этой же причине, уж очень они напрягали, его мелкие клоны в очках и с неизменной бабочкой, это галстук, уже не говорю про Паганини, его Концерт ре мажор я обожаю, боготворю каждую ноту, но носатые и кудрявые карлики со скрипочками меня раздражали, и я перестала играть вообще… Книг тоже касается, вот ты смеялась, что я грызу твоих «Унесенных ветром» полгода, но вряд ли бы тебе понравилось самой сидеть в окружении микроскопичных Маргарет Митчелл…

Кстати, несколько раз появлялась и злодейка Скарлетт, в образе Вивьен Ли разумеется. А вот ежели какой учебник под редакцией нескольких людей, так пожалуйста, пребудут все они, до одного, маленькие, важные, со спиртовками и колбами в руках… Только Бобка не спрыгивал с моей головы в больших количествах, я сидела рядом с ним, мои волосы даже касались его волос, но — нет, не появлялось ни крохотных Танечек, ни крохотных Бобочек, а я бы, кстати, и посмотрела.

Черная голова внимательно слушает. Несмотря на явный абсурд происходящего, ей интересно. Черная голова читает сейчас «Аэропорт» Хейли, и не отказалась бы посмотреть на кукольное представление — красавица-стюардесса Гвен, террорист-неудачник Гереро, веселая старушка Ада…

— Я не смогу тебе объяснить, но у меня такое чувство, даже убежденность, твердая, что все эти книги, учебники, посторонние люди — они не пригодятся мне. Почему-то я уверена, что, читая «Общую биологию» или толпясь у стола на патологической анатомии, — трачу зря свое время. Почему-то я уверена, что не могу себе позволить тратить его зря…

Средне-русая голова замолкает, тщательно раскладывает косичку из мулине на подушке, поднимается, молча выходит в коридор, закрывает дверь. Она знает, что хочет сделать сейчас, она всегда знает — что хочет сделать. Поднимается по лестнице, легко оглаживая облупленные деревянные перила ладонью.

— Привет, — говорит она мгновенно выскочившему из комнаты на ее зов дяде Федору, — привет, можно отвлечь тебя на минуточку? Спасибо. Знаешь, я вот недавно этих самых «Унесенных ветром» домучила, скучная книга, но один эпизод хочу тебе пересказать. Негра спрашивает изысканная белая дама: а как же вот ты, гражданин негр, каждый день своей жизни тупо вкалываешь на поле, собирая и собирая хлопок? А он ей спокойно отвечает: мол, кто-то же должен это делать. Кто-то собирает хлопок, кто-то выращивает ямс, кто-то прядет шерсть, кто-то защищает все эти дела с оружием в руках, и у белой дамы, наверное, есть свое дело? У меня, Федор, есть свое дело, и ты не трать на меня времени, пожалуйста.

— Что такое ямс[15]? — спокойно спрашивает Федор.

Средне-русая голова улыбается и идет по коридору. Сейчас она вычешет в раковину игрушечных Федичек и понаблюдает, как они исчезают в бурлящем водовороте слива. Живая картинка мертвого мира.

* * *

Витечка не знает, что его дочь любила андерсеновское «Огниво», лет десять назад считала своей главной сказкой и заставляла бабушку прочитывать ее не менее пяти-шести раз в день, а если бы даже и знал, не запомнил бы надолго, у него и так много всякой лишней информации в голове.