Как только саркофаг оттащили от края, Фейра оказалась на его месте, её толкали вперед, пока она не увидела перед собой серебряную стену вздымавшихся волн. Зная, что теперь её постигнет судьба, которую она готовила гробу, Фейра ждала удара в спину, который отправит её в пучину, но услышала крик: «Нет!».

Она обернулась, чтобы посмотреть, кто кричал. Это был тот, кто бросился за гробом, и теперь он стоял, промокший насквозь, как и она. Его тюрбан унесли волны, и темные волосы развевались вокруг лица.

– Ее нельзя убивать, – сказал он державшим её матросам; его тёмные глаза смотрели сурово и властно. – Она дочь капитана.

Теперь она узнала его, потому что он часто плавал с её отцом. Его звали Такат Тюран. Он был намного моложе Тимурхана. Она вспомнила, что в Лепанто он впервые участвовал в бою и её отец спас тогда ему жизнь. Если именно поэтому он не допустил теперь её гибели, то она могла на что-то надеяться.

Фейра плохо представляла себе, на что она сейчас похожа, – промокшая, в грязной сорочке и шароварах, еле державшаяся на ногах. Она видела, как наложницы репетируют пленительный взгляд, а одалиски жеманно улыбаются перед зеркалом. Не владея подобным искусством, Фейра со всей своей страстью, которую прежде скрывала под вуалями, рванулась к Такату, с мольбой глядя на него:

– Пожалуйста, отведите меня к моему отцу.

Он взглянул на матроса, который держал её, и резко приказал:

– Выполняйте.

Тот пожал плечами.

– Как угодно. Я отведу её к капитану. Всё равно нас ждёт один конец.

Фейра услышала, как за её спиной закрылись двери, ведущие на трап. Она не сопротивлялась, когда её, толкая в спину, со связанными руками, повели на палубу – снова в слепящий свет. На корме верхней палубы она оказалась перед огромными дверьми, ведущими в каюту капитана.

Пока они шли по правой стороне борта, она размышляла, что скажет отец, когда увидит её. Ей так не терпелось снова увидеть его, что она даже не задумалась, почему его держат под замком. Но когда её втолкнули в маленькую комнатку, она сразу всё поняла.

Тимурхан лежал бледный и мокрый от пота на своей койке, вцепившись почерневшими пальцами в одежду на груди.

Дверь закрылась за ней, и Фейра упала на колени перед кроватью. Она даже не слышала, как ключ повернулся в замке.

Капитанская койка, подвешенная на веревках к балке, чуть не сбила её с ног, когда она опустилась на колени. Эта койка подчеркивала положение своего хозяина: она была шире обычного матросского гамака, с деревянной рамой, поддерживающей её форму, и занавесками, дающими тень и уединение. Но в этой раскачивающейся кровати отец был похож на ребенка в колыбельке. В его положении было что-то унизительное – он лежал, скрючившись, на тонком батистовом покрывале. На мгновение Фейре показалось, что она мать, а он – её младенец.

Фейра взяла его почерневшую руку и заставила себя взглянуть на отца глазами врача. Он был бледен, кожа горела, дыхание затруднено. Она просунула руку ему под рубашку и нащупала красноречивые признаки болезни, набухшие в обеих подмышках. Отец узнал её, открыв глаза, и слабо улыбнулся, стараясь произнести её имя иссушенными, потрескавшимися губами. Затем улыбку сменило отчаяние, как только он осознал, что означает её присутствие. Боль кинжалом пронзила ей сердце. Она крепко обняла его и поцеловала в горячую щеку. «Не бойся, – сказала она. – У меня уже была эта болезнь, и я исцелилась. Ты тоже поправишься».

Фейра заставила себя поверить в это. Вот почему её не бросили в волны, вот почему «нас ждет один конец»: янычарам было всё равно, погибнет она в море или в этой пропитанной заразой каюте. Что ж, она сможет ещё раз побороть чуму, на этот раз, спасая своего отца.

Она с трудом поднялась – из-за качки – и осмотрелась вокруг. На полу был половик из грубой ткани, раскрашенный под кафель, и ковры. Картины висели на балках и даже на угольной печи, которую топили зимой. Но сладкий аромат ясменника и ладана, витавший в воздухе, смешивался с запахом гнили и увядания. Вся эта роскошь ничем не могла помочь её отцу.

На столе Фейра нашла хрустальный стакан с водой и оловянную кружку с вином. Она быстро плеснула немного вина в стакан с водой, чтобы обеззаразить её, наблюдая за тем, как виноградный сок кровавым облаком замутнил воду, затем взяла чернильную губку со стола, оторвала испачканный край и окунула её в воду. Увлажняя отцу губы, она выжимала губку так, чтобы струйка воды попала ему в полуоткрытый рот, из-за чего он закашлялся – хороший признак. Наконец, она обтерла губкой его лицо и лоб. Тимурхану стало немного легче, и Фейре даже показалось, что он слегка порозовел.

В отличие от её прежней темницы, в каюте отца было много источников естественного света – от иллюминаторов до решеток на шканцах наверху. Здесь едва был слышен рёв бури, но дождь бил в иллюминаторы, превращая стеклянные круги в тамбурины. Она взглянула на отца – не замечая шторма, втянутый в собственную лихорадочную битву, он забылся прерывистым, беспокойным сном.

Деревянный глобус на капитанском столе вращался вокруг своей оси так, словно все законы Вселенной упразднились и отдали Землю во власть ветра. Пустая бутылка из-под вина перекатывалась по деревянному полу с каждым креном судна. Через минуту Фейра уже не могла выносить этого и поставила бутылку на стол.

Она села в капитанское кресло и посмотрела в иллюминатор, вытерев его ладонью. То, что она там увидела, заставило её уже во второй раз за день задуматься – возможно, она умерла и оказалась в другом мире, потому что там, поднимаясь из тончайшей пелены тумана, прямо на воде стояла сияющая крепость; старинные шпили возносились к самому небу, а на берегу теснились дворцы цвета слоновой кости. Даже проливной дождь не мог испортить столь необычайную красоту. Место было просторное. Гавань переходила в широкую площадь, окаймленную каменными арками и столпами. Над всем этим великолепием возвышалась величественная башня, а золоченая церковь, блистая под дождем яркими драгоценными камнями, примостилась, сгорбившись, на углу площади.

Корабль проплывал мимо двух гигантских мраморных столпов, устремленных высоко в небо. Фейра услышала скрежет цепи – матросы снова бросили якорь. Она взглянула вверх, стараясь что-то разглядеть сквозь ливень. Верхушку одного столпа украшал неизвестный ей святой неверных, другого – существо, которого её с детства учили бояться: крылатый лев с книгой.

Она была в Венеции.

До неё донесся шум с капитанской койки, она обернулась и увидела, что отец пытается приподняться, опираясь на локти. Как истинный моряк, даже на краю гибели он услышал шум якоря и понял, что час настал. «Фейра, – произнес он, задыхаясь. – Смерть идет…».

Она поняла его лучше, чем он мог себе представить. Она кивнула, повернувшись к иллюминатору, и стала смотреть, как опускают трап. Обзор был ограничен, но она видела через башни-близнецы величественную площадь, отраженную в воде. Несмотря на сильный прилив, там было немало людей, занятых своими мыслями, словно такие наводнения были для них обычным делом.