— Что с тобой, Елена? Ты общительна, как мурена. — Он попытался сгладить остроту вопроса легкостью тона, однако его прямолинейность скрыть было невозможно. А начав, он решил идти до конца. — С тобой уже несколько месяцев что-то происходит.

Он сразу понял по выражению ее лица, что сейчас она начнет возражать и все отрицать, поэтому, как мудрый полководец, решил закрепить успех:

— Тебя постоянно что-то грызет с тех пор, как ты вернулась из больницы в Шотландии. Ты отрицаешь это, но на самом деле тебя что-то мучит и не дает тебе покоя.

Она открыла рот, да так и застыла, пока он не закончил. Повисла пауза, и вселенские часы словно остановились. Наверное, не одна тысяча фей скончалась за то время, что она смотрела на него, оскорбленная его дерзостью, но потом Елена опустила глаза и прошептала:

— Прости.

Он замер, ожидая продолжения, и довольно долго казалось, что он ждет напрасно, но затем она снова подняла глаза.

— Я не умею прощать, Джон, и, наверное, слишком строго сужу людей.

— Ну, тогда мне грозит оказаться на скамье подсудимых.

— Да, — грустно улыбнувшись, подтвердила она. — После Роуны я поехала повидаться с Беверли.

Он так и знал, что все дело в Беверли.

— И?

Но похоже, она потеряла нить разговора, так как следующая ее реплика прозвучала для него совершенно неожиданно:

— Она ведь стерва.

Он не успел открыть рта, как у нее задребезжал пейджер. Она прочитала сообщение и встала, чтобы направиться к телефону. Айзенменгер закатил глаза — то, что все это полностью соответствовало общей удручающей атмосфере вечера, вряд ли могло его утешить.

По крайней мере, когда она вернулась, вид у нее был виноватый.

— Прости, Джон. Мне надо идти.

Он вздохнул:

— Что на этот раз? Пьяный водитель или очередной психопат? — Чаще всего дежурного адвоката вызывали именно к таким клиентам.

— Нет. Арестован Мартин Пендред.

Елена была уверена, что к людям пристает запах, а вернее, вонь камер. Ее переход в область уголовного права привел к тому, что она довольно много времени стала проводить в подобной атмосфере, но это не означало, что она успела к ней привыкнуть. Ей постоянно приходилось преодолевать в себе как физическую, так и нравственную брезгливость. Она понимала, что это чувство является надуманным и необоснованным и мешает ее работе. Как можно помочь человеку, если ненавидишь место, где он находится и где происходит твое общение с ним?

Но ужаснее всего были даже не запах, не жесткие стулья и не поцарапанный щербатый стол, не унылые зеленые стены и не грязные окна с тонированными стеклами, забранные решетками.

Нет, ужаснее всего было отношение полицейских. Елена выросла среди представителей среднего класса, в том мифическом мире, в котором преступления практически не совершаются и который полиция всегда защищает, проявляя по отношению к нему почтительность, благодушие и осторожность. Даже потрясение, вызванное смертью родителей, не смогло разрушить эти представления, и лишь за последние полгода Елена познакомилась совсем с другой стороной работы полиции.

Да, они продолжали демонстрировать почтительность, но эта почтительность была пропитана ядом презрения и враждебности. Каждая фраза завершалась упоминанием ее социального статуса, и слово «мисс» в их устах звучало настолько надменно и пренебрежительно, что казалось почти оскорбительным, словно сам факт того, что она не была замужем, свидетельствовал о ее глупости или неопытности или о том и другом вместе.

Их взгляды были пронизаны враждебностью, а на лицах читалась почти что ненависть.

Она знала, что должна научиться терпеть подобное отношение, и внешне ей это вполне удавалось, но это не означало, что она ничего не ощущает, не страдает из-за этого и не стремится это изменить.

Она сидела в комнате для допросов; перед ней лежали стопка бумаги и ручка, сумку она прислонила к поцарапанному и помятому магнитофону, привинченному к стене. Она не нервничала — или нервничала гораздо меньше, чем тогда, когда ей впервые пришлось выполнять обязанности дежурного адвоката, — однако и спокойным ее состояние назвать было нельзя.

Дверь открылась, и в комнату вошел Мартин Пендред в сопровождении констебля, который, самодовольно ухмыльнувшись, тут же вышел, оставив их с глазу на глаз. Взгляд Пендреда скользнул по Елене, словно она была мебелью.

А он довольно красив.

«Откуда у меня такие мысли?» — тут же подумала она.

И тем не менее в этом неуместном замечании была своя правда. Он был высок, мускулист и хорошо сложен, у него были темные глаза и волевой подбородок. Уже одно это делало его весьма привлекательным, но это было не все. Его отрешенность и независимость, казавшиеся непроницаемыми, таили в себе загадку и притягивали внимание. Это заставило ее задаться вопросом: «Я привлекательна, так почему же он ничем не показывает, что заметил это?» Ее тревожило, что общеизвестные правила игры между полами не распространяются на этого человека, но куда больше ее беспокоила мысль о том, какие еще правила могут на него не распространяться.

Она заставила себя открыть рот, словно затянувшееся молчание в холодной комнате было своего рода убежищем, которое ей не хотелось покидать.

— Мистер Пендред?

Однако Мартин Пендред не был склонен связывать себя путами условностей диалога. Вместо того чтобы ответить или хоть как-то отреагировать, он принялся ходить из угла в угол, бормоча что-то себе под нос; вскоре Елена поняла, что он считает шаги.

— Мистер Пендред?

Безрезультатно.

— Мистер Пендред?

Мартин продолжал мерить комнату шагами, считая их вполголоса. Выражение его лица было настолько сосредоточенным, словно он сдавал экзамен. До Елены лишь теперь дошел смысл прощальной ухмылки констебля.

— Мартин? Мартин!

Он остановился как по мановению волшебной палочки. Глаз на нее он так и не поднял, но по крайней мере остановился.

— Мартин, меня зовут Елена Флеминг. Я дежурный адвокат; меня попросили, чтобы я приехала и дала вам совет…

Он перестал ходить, но внутри него все продолжало двигаться, и это движение проступало наружу в подергивании глазных мышц и ритмичном сжатии кулаков. Он стоял прямо перед Еленой, но взгляд его был устремлен на стену за ее спиной; он был похож на мошку, барахтающуюся в капле смолы, которой предстоит стать янтарем.

Однако это впечатление разрушилось, едва он произнес:

— Я этого не делал.

Он сказал это едва слышным шепотом, однако это была осмысленная фраза. Елена обратила внимание, что он еле заметно дрожит.

— Что?

Однако он уже сказал то, что хотел, и не собирался повторять это для удовольствия аудитории. Он продолжал стоять и смотреть в стену. Елена ощутила отчаяние оттого, что упустила брошенную ей наживку.