Я потеряла аппетит. Без-Слез тормошил меня: так продолжаться не может, Мина, ищи, что хотела, ты обещала, быстрее! Но я не знала, как. Несколько раз, пользуясь отсутствием матери, я подходила к комнате. Внимательно осмотрела засов, заглянула под дверь (что ничего не дало). Можно было попробовать стянуть связку ключей, когда она была занята со своим тренером по гимнастике. На целый час она закрывалась с ним в гостиной.

Но я не могла. Что-то необъяснимое удерживало меня, какой-то сигнал тревоги внутри вопил: «Берегись, Мина, не надо, не входи в эту комнату, это опасно, это рискованно, ты можешь найти там что-то такое, что обожжет тебя навсегда, ты окажешься в точке невозврата, взвесь, подумай, ты уверена, что игра стоит свеч?»

Я ходила по кругу. Приподнимала картины, ковры, искала – и не искала. Хуже того, меня начали преследовать видения, я слышала голос Алисы.

– Уходи! – шелестела она. – Тебе здесь нечего делать. Это не твое место.

Но появлялась мать, потная, в черных шортах и кремовой маечке, с красивой повязкой на лбу и графином в руке: я выжала слишком много апельсинов, выпейте соку, Анжелика. Как же вы скверно выглядите, в самом деле, надеюсь, вы не подцепили какой-нибудь вирус, эпидемия начинается, не пугайте меня, надеюсь, вы моете руки, когда приходите, не правда ли, Анжелика?

Я пила апельсиновый сок и снова была как загипнотизированная: мысль о том, чтобы покинуть этот дом, казалась мне невыносимой.

* * *

Едва Без-Слез появляется в этот вечер, я бросаюсь в его объятия:

– Скажи мне, помоги мне, что со мной происходит?

– Происходит то, что ты все спутала. Происходит то, что я просил тебя действовать, а ты и не собираешься. Ты вообще думаешь хоть иногда обо мне?

– О тебе?

– Уже сколько недель я тебя выслушиваю, я тебя сношу – во всех смыслах слова. Ты была такая потерянная, и я хотел тебе помочь.

– Ты мне помог.

– Сначала, может быть. Теперь уже нет. Нельзя помочь человеку, который сам себе не помогает. А я? – настаивает он.

– Ты?

Он смотрит на меня долгим взглядом, вздыхает.

– Ты так занята своими призраками, что больше ничего не видишь…

– Ничего?

Он берет мою руку в свою. Большим пальцем гладит мне ладонь. Вид у него усталый.

– Я-то живой.

Я молчу, я чувствую, что он готов открыться, боюсь его перебить. Я прижимаюсь к нему теснее, мне нравится запах его шеи, чернота его волос, ласковые нотки в его голосе. Но я не могу ему об этом сказать.

Он молчит. Так мы и сидим рядом, закутанные в толстые свитера, ни о чем не думая, погрузившись в меланхолию.

* * *

Я слишком поздно поняла, что натворила. Накануне Без-Слез был особенно молчалив. В последние несколько дней он говорил все реже, уходил все раньше. Я понимала, что это не от скуки. Ему было неловко, не по себе: он не знал, что делать с нами. Я испугалась, что он уйдет. Бросит меня, потому что я не способна действовать. Не повесит себе на шею ad vitam aeternam[3]девушку, зажатую между прошлым, с которым она не желает расстаться, и настоящим, в котором не умеет жить. Его терпение имело предел.

Впервые я поняла, что чувствую к нему что-то новое, незнакомое – любовь, хоть это слово мне было безумно трудно произнести даже мысленно. Не детская влюбленность, как те, что я без успеха испробовала в прошлом, а глубокое чувство, отзывавшееся пустотой в животе и наполнявшее меня дурманящим теплом, от которого сладко екало сердце.

Впервые мне подумалось, что я рискую потерять единственного и незаменимого. И даже не последствия, от которых мне предстоит страдать, леденили кровь, хоть его присутствие и неоценимая поддержка стали мне необходимы: впервые я беспокоилась, что плохо поступила с ним. Он открылся мне. Не побоялся показаться жалким. Обнаружив свое несовершенство, он возродил, восстановил во мне принцип человечности. Он был самым чутким, самым благородным из всех, кого я знала, но и самым изломанным. Я могла бы вернуть ему то, что он мне дал. Могла бы, в свою очередь, подставить ему плечо. Вместо этого я предоставила ему биться в одиночку. Он думал, что вдвоем, вместе, объединившись, мы сможем избыть наши горести, но то была иллюзия: по моей вине мы остались на параллельных путях. Я сделала то, что ненавидела. Растоптала предложенный шанс. Не увидела выхода, как лошадь, упирающаяся перед препятствием.

И вот в тот день, закончив работу в доме Алисы, я решила сделать Без-Слез сюрприз. Я наверстаю упущенное. Скажу ему, какое место он занимает в моей жизни. Стану для него тем, чем он стал для меня. Признаюсь ему, что я его люблю.

Я быстро шла по дороге, срывая на ходу полевые цветы у оград. Ноги чуть дрожали, я мысленно повторяла фразы, слова, которые скажу, когда увижусь с ним. Обдумывала свою тактику в зависимости от того, будет ли он один или с клиентами. Я предвкушала радость этого нежданного чуда: мне хотелось быть счастливой с ним.

Дойдя до круглой площади, где располагалось кафе, я на минутку остановилась, чтобы поправить волосы, сколотые простыми заколками. Мне хотелось ему понравиться, навести для него красоту. На мне была черная футболка и черные джинсы – все его (я очень похудела, и мы обнаружили, что даже его узкие брюки мне теперь впору). Мне хотелось быть для него красивой – хоть я и сомневалась, что это возможно.

Через окно я увидела мужскую фигуру за барной стойкой – низенькую, коренастую. Это был не он, и мне бы встревожиться, ведь Без-Слез говорил мне, что почти весь день работает один, но я словно ослепла, не желая видеть ничего плохого. Я толкнула дверь, фигура обернулась: лысый мужчина лет пятидесяти, насвистывая, вытирал стаканы; на нем был такой же передник, как у Без-Слез.

– Что вам угодно?

Странно было произнести настоящее имя Без-Слез. Но пришлось.

– Я ищу Давида.

Мужчина нахмурился.

– А, Давид. Сам бы хотел знать, где он…

– Он не приходил на работу?

– На час, с утра. Если это называется работой, мадемуазель. Пришел, ушел и оставил своего патрона в дерьме. Как будто у меня других дел нет.

Он витал в облаках, ваш Давид. Опрокинул две бутылки молока, перепутал заказы, вздумал протирать стулья и банкетки – поди знай зачем, – а потом и вовсе свалил, не объяснив, куда, и не сказав, на сколько. Мсье считает, что не обязан передо мной отчитываться. Мсье считает, что может все себе позволить под тем предлогом, что всегда был безупречен. Зарвался, скажу я вам… но, если честно, я намерен закрыть глаза на этот раз, потому что люблю этого парня, и он это знает, уж поверьте мне! И пользуется этим, но до сих пор, что правда, то правда, ни на минуту не опаздывал, ни крошки не оставлял на столах, ни сантима не прикарманил, ни слова поперек не сказал. Такое нечасто встретишь, поверьте мне. Мог бы все-таки хоть позвонить. Но нет: с утра так и не давал о себе знать… А вы, кстати, здешняя? Он ваш дружок? Я спрашиваю, потому что он в последние дни неважно выглядит. Может, приболел или проблема какая серьезная, вы не в курсе, что с ним стряслось? Я звонил ему домой, но там ничего не знают, в общем, так мне сказали, сами знаете, люди здесь неразговорчивы.