«Что-то уж больно странные ребята, на братьев вроде бы и не похожи. Да к тому же ещё младший вовсе и не мальчик, а девочка!» Как же им выбраться из Холодной спальни?! Снова вспомнилась «Песня маленького охотника»:

«Проворно бежит чья-то тень по траве, и прячется, и залегает, тебя она подстерегает…» Вот слышится чей-то шелестящий шёпот — всё настойчивей звучит он то ближе, то дальше. «Берегись, маленький охотник! Опасность!»

Во сне Акела мысленно перенёсся на родное городское кладбище. В ту пору он не чувствовал никакой «опасности». Наверное, потому что был слишком мал, ничего не боялся. А ведь то было место, где покоились человеческие останки. Были на кладбище и люди, ушедшие из жизни по своей воле, — как отец Маугли. Были и такие, что походили на живых мертвецов — не жили, а пресмыкались. Да и его, Акелы, отец не был исключением. Однако же не было там этого гнетущего ощущения «опасности», не звучал в ушах снова и снова этот настойчивый шёпот. Слышались только шум ветра в деревьях, птичий щебет, плач младенца да собачий лай. Там действовал Закон джунглей. Потому, должно быть, и не могла приблизиться к нему тень «опасности». Кому суждено было умереть, умирал. Кому суждено было жить, жил. Мир был прост и безмолвен. Наверное, если бы отец не умер первым, Акела умер бы вместо него. Но Акела выжил, и больше он туда вернуться не мог. Его рваное и дырявое одеяло выбросили на помойку. То старое казарменное американское одеяло, что ему выдали взамен в приюте, так противно пахло, что, стоило в него завернуться, как начинал болеть живот. Акела даже застонал, но ребятам он никак не мог объяснить почему. Вероятно, боялся, как бы и это не забрали.

Перед мысленным взором Акелы прошли лица тех ребят. Были среди них и хорошие мальчишки, но попадались и сорванцы, с которыми ладить было просто невозможно. Однако же все росли и воспитывались вместе, так что жили вроде бы одной семьёй. Да, вроде бы семьёй. Только, наверное, так казалось, потому что Акела в то время ещё не слишком задумывался о настоящей своей семье.

В детском доме тоже был свой Закон джунглей, но не такой, как на кладбище. В шесть часов подъём, в семь завтрак. После подъёма сложить и убрать футон. Дежурство по кухне, общая уборка, зарядка под радио. Потом в школу и обратно. По дороге никуда не заходить. Книги у всех общие, так что прятать свою нельзя. За столом есть что дают, не привередничать. Хорошенько мыть шею и подмываться… Приятели, у которых когда-то была своя семья, говорили, что везде так, где только есть взрослые. Да взять хотя бы Маугли — небось не побежал бы так сразу за Акелой, если бы ему дома с мамой было бы уж очень хорошо.

Акеле захотелось порасспросить Маугли об этом. Но ничего не выйдет. Хоть они и перешли из тамбура в вагон, хоть Маугли и прижимается к нему всем телом, но Холодная спальня теплее так и не стала.

В детском доме тоже не было тепла. Из пяти воспитательниц трое были по-настоящему добры к детям. Акела отчётливо видел во сне их морщинистые лица. У него не было к воспитательницам никаких претензий. И пожилой чете, которая заведовала детским домом, он вполне доверял. Они потеряли своих детей во время бомбёжек и теперь воспитывали чужих. Об их добросердечии и душевности в обращении с воспитанниками даже писали в газетах. Когда Акела был совсем ещё малышом, заведующая иногда укладывала его на ночь рядом с собой. Он тогда, хоть и был очень слаб, но всё время по привычке порывался среди ночи встать и выбраться на улицу — так что его приходилось удерживать. Позже, когда он подрос и стал помогать заведующей вести бухгалтерию, он понял, какой нелёгкой была работа у воспитателей. Их «батюшка» и «матушка», как и пять воспитательниц, влачили жизнь в бедности, трудах и заботах, чтобы прокормить своих питомцев, — все со своими маленькими радостями, печалями и огорчениями. Почему же всё-таки детский дом не стал для него «Тёплой спальней»?

Акела вспомнил, как пять лет назад однажды посетил семью Маугли. Там в маленьком доме в самой глубине дальнего закоулка за стеклянной дверью с трещинкой в прихожей виднелись чумазые фигурки детишек. У матери было измождённое, осунувшееся лицо, на котором не мелькало и тени улыбки. По щекам пролегли глубокие морщины. При взгляде на её лицо было сразу видно, что у этой женщины нет и не было никаких радостей в жизни. Мать Акелы, которую он не помнил, наверное, была куда приветливее и добрее. Был ещё отец, с которым они жили на кладбище. Конечно, Акела уже не помнил, какая у него была улыбка и вообще как он выглядел. Отец, который уже провёл в блужданиях по свету полжизни, никогда даже не заговаривал с Акелой. Однако же при этом и не бросал его. Если ему доводилось поймать птицу, он делился с сыном.

И мать Маугли, и отец Акелы — хоть и родные по крови — не были ласковы со своими детьми. Для них дети были где-то на втором плане. Они в одиночку стенали, слали проклятия, ненавидели обезьян вокруг себя.

Может быть, Холодная спальня и была холодной, потому что у них не было ненависти к обезьянам?

Акела шумно выдохнул через нос. Мысли его теперь потекли в другом направлении. Он стал воображать ту семью, о которой наврал местным бабам из Ямагаты. Думать об этом было приятно. Ну, их токийский дом — это, конечно, тот самый дом, где живёт Маугли с мамой. Домишко неказистый, но довольно большой, и садик при нём есть. И ещё собака. Раньше и бабушка там жила, а теперь вот перебралась в Ямагату. А в Ямагате у них дядя. Наверное, старший брат мамы. Чем же он занимается? Если мама школьная учительница, то и дядя, наверное, может быть учителем. Значит, учитель истории? Или, допустим, преподаёт естествознание. Он иногда приезжает в Токио. Привозит кучу подарков. А какие могут быть подарки из Ямагаты? Что-то ничего в голову не приходит. Дядя, когда приезжает в Токио, спит у них в доме на втором этаже. Туда, наверх, ведёт лестница прямо из тёмной прихожей. Он действительно приметил там, в углу, лестницу пять лет назад. Если из прихожей идти прямо по коридору, будет комната, где спят мама и дети. Так, наверное? В таких домах комнаты обычно заранее распределяются по своему расположению. Мама спит посередине, а справа и слева от неё на футонах — Маугли и Акела. Правда, сейчас Акела уже большой — спать рядом с мамой как-то уже неловко. Ему в семнадцать лет больше пристало спать рядом с дядей в комнате на втором этаже. Вот Акела поднимается по лестнице наверх. Там есть маленькое окошко. Из него видно речку Добу. По ночам речка серебрится под луной. Направо тянется коридор. Из него четыре двери. На стенах детские рисунки. Окно в коридоре закрыто бумажной шторой, расписанной акварелями. Мрачная такая штора, и краски выцвели, но чистая.

Теперь Акела поднимается по знакомой лестнице на второй этаж в своём детском доме. Находит свою комнату. В ней уже есть несколько человек. Из четырёх двухэтажных кроватей одна верхняя койка принадлежит ему. Он садится на нижнюю. Знакомый запах щекочет ноздри — запах сухих листьев. Не такой, как на кладбище, но есть что-то общее.

Кладбищенские запахи. Запах камней. Запах прелых листьев. Во сне Акела вспоминает, как он жил на кладбище. Над головой шелестит листва. Вокруг выстроились могильные камни. Ворохи сухих листьев. Дует ветер. Щебечут птицы. Скуля, пробегают бродячие собаки. Там где-то в укромном уголке ждут четырёхлетнего малыша отец и одеяло. Отец давно спит, не думая о сыне. Одеяло дырявое, рваное, грязное и кусачее.