Конечно, здесь не было ни лучников, ни неприятеля. Кванитупул, освободившийся от ледяной хватки Севера, вернулся к своему обычному состоянию и обращал на Изгримнура не больше внимания, чем на всех остальных, населяющих его ветхое тело, словно полчища голодных блох. Нет, это обстоятельства заманили в ловушку последнего герцога Элвритсхолла, и именно они были сейчас непреклонней любых врагов, какими бы смелыми и хорошо вооруженными они ни были.

Изгримнур со вздохом поднялся и повернулся посмотреть на Камариса. Старый рыцарь сидел, прислонившись к дальней стене, завязывая и снова развязывая кусок веревки. Некогда величайший рыцарь Светлого Арда поднял глаза на герцога и улыбнулся простодушной улыбкой ребенка-идиота. Несмотря на преклонный возраст, у него были прекрасные здоровые зубы, а сила его рук была такова, что многие из нынешних молодых задир могли бы позавидовать ему. Но недели постоянных усилий Изгримнура так и не смогли изменить этой улыбки, сводящей герцога с ума. Заколдован Камарис, ранен в голову или просто выжил из ума — результат был один — Изгримнур не смог вызвать у него даже проблеска воспоминаний. Старик не узнавал его, не помнил прошлого, не помнил даже своего настоящего имени. Если бы герцог не знал когда-то Камариса так хорошо, он даже мог бы засомневаться в своей памяти, но он видел лучшего рыцаря короля Джона во все времена года, при любом освещении и в разных обстоятельствах. Камарис мог не помнить себя, но Изгримнур не ошибался.

И что теперь с ним делать? Безумен он или нет, Камарис явно нуждается в помощи. В первую очередь неплохо было бы доставить его к тем, кто чтит и уважает память лучшего друга Престера Джона. Даже если мир, который помогал строить Камарис, сегодня рушился, даже если король Элиас положил конец всем надеждам друга и сеньора Камариса короля Джона — все равно старик заслуживал того, чтобы провести свои последние дни там, где его любят и помнят, а не в этой гнилой трясине. Кроме того, если остался в живых хоть кто-нибудь из окружения принца Джошуа, им тоже приятно будет узнать, что и Камарис жив. Старый рыцарь стал бы для них символом надежды, и Изгримнур, который несмотря на все свои отговорки, кое-что смыслил в политике, прекрасно это понимал.

Но если предположить, что Джошуа и его сторонники укрылись где-нибудь на севере — а такие слухи ходили на кванитупульском базаре — как Изгримнуру и Камарису пробраться через полный врагов Наббан? И потом, как они могут уйти с постоялого двора? Умирая, отец Диниван велел герцогу привести Мириамель сюда. Изгримнур не нашел ее и вынужден был бежать из Санкеллана Эйдонитиса, но может быть Мириамель сама знает что-нибудь об этом месте, может быть отец Диниван говорил с ней об этом? И вот она придет сюда, одинокая, беззащитная, и обнаружит, что Изгримнур уже ушел? Нет, так рисковать нельзя. Лучшее, что можно сделать для Джошуа, жив он или мертв, это помочь принцессе.

Изгримнур надеялся, что Тиамак, каким-то образом связанный с отцом Диниваном, будет знать, где находится Мириамель, но эта надежда не оправдалась. После долгих расспросов смуглый человечек признался, что его тоже послал сюда Диниван, не дав при этом никаких объяснений. Он был потрясен известиями о смерти доктора Моргенса и Динивана, но даже после этого, не смог сообщить Изгримнуру ничего полезного. В глубине души герцог считал, что он чего-то недоговаривает. Хотя нога у вранна действительно болела — по его словам, искусанная крокодилом — но все-таки Изгримнур по-прежнему думал, что он мог бы помочь разрешить тяготевшие над ними загадки, среди которых наиболее сложной была цель пославшего их сюда Динивана. Но вместо этого смуглый человек предпочитал бродить по комнате — за которую, кстати, платил Изгримнур — проводить долгие часы за письменным столом или хромать по деревянным улицам Кванитупула, чем он, надо полагать, и занимался сейчас.

Изгримнур собирался сказать что-то молчаливому Камарису, но тут постучали в дверь. Она со скрипом открылась, и вошла хозяйка постоялого двора Чаристра.

— Я принесла еду, какую вы просили, — сказала она с таким видом, как будто делала огромное личное одолжение, а не просто брала деньги Изгрмнура за не стоющие их стол и кровать. — Немного хорошего хлеба и супа, очень хорошего. С бобами. — Она поставила горшок с супом на низкий стол и брякнула возле него три миски. — Не понимаю, почему бы вам не спуститься вниз и не есть вместе с остальными?

Остальными были два враннских Торговца перьями и странствующий ювелир из Наранси, который искал работу.

— Потому что я плачу за это! — прорычал Изгримнур.

— Где болотный человек? — Она разлила по мискам холодный суп.

— Не знаю, и не думаю, что это тебя касается. — Он побагровел. — Я видел, утром ты куда-то уходила со своим дружком?

— На рынок, — фыркнула она. — Я не могу взять свою лодку, потому что он, — руки ее были заняты, так что она могла только мотнуть головой в сторону Камариса, — все не соберется ее починить.

— И не соберется. Ему сан не велит. И за это я тебе тоже плачу. — Раздражение Изгримнура нарастало. Чаристра все время испытывала его галантность. — Ты чересчур много треплешь языком, женщина. Хотел бы я знать, что ты там наговорила на рынке обо мне и остальных твоих странных постояльцах?

Она бросила на него взгляд, полный недобрых предчувствий.

— Ничего. Ни единого слова.

— Твое счастье, если это правда. Я плачу тебе, чтобы ты не трепалась о моем приятеле. — Он посмотрел на Камариса, который со счастливым выражением лица ложу за ложкой отправлял в рот жирную похлебку. — Но если ты думаешь, что можешь брать мои деньги и все равно распускать сплетни, запомни: узнаю, что ты говорила обо мне или моих делах… придется тебе пожалеть о своей болтливости! — последние слова герцог прогремел во всю силу своего мощного голоса.

Чаристра в ужасе отступила.

— Ни слова я никому не говорила! Прав вы таких не имеете, сир, оскорблять честную женщину! — Она пошла к двери, при этом размахивая поварешкой, словно защищаясь от ударов разгневанного Изгримнура. — Говорила я вам, что ни слова не скажу, так и не скажу. Это всякий вам подтвердит, сир, Чаристра держит свое слово. — Она возмущенно сотворила знак древа и выскользнула в коридор. На полу осталась длинная дорожка капель супа.

— Ха! — всхрапнул Изгримнур. Он смотрел на сероватую жижу, все еще бултыхающуюся в миске. Платить за ее молчание! Как же, сейчас! Это все равно, что платить солнцу, чтобы оно не светило. Он разбрасывает деньги, как будто это вода Вранна — скоро уж они кончатся. И что он тогда будет делать? Даже мысль об этом приводила его в бешенство. — Ха! — снова сказал он. — Будь я проклят!

Камарис вытер подбородок и улыбнулся, глядя в пространство.

Саймон обхватил рукой торчащий камень и заглянул вниз. Бледное солнце было почти точно над головой. Оно пробивалось сквозь подлесок, рассыпая отблески по поверхности холма.

— Это здесь, — крикнул он через плечо, потом прислонился к сглаженной ветром и дождями поверхности камня и стал ждать. Белый камень еще не растерял утреннего холода. Через мгновение Саймон почувствовал, что озноб пробирает его до костей. Он отступил и повернулся, чтобы оглядеться. Вертикально стоящие камни венчали вершину Сесуадры, как зубцы королевской короны. Несколько древних колонн упало, так что корона имела несколько потрепанный вид, но большинство из них осталось высокими и прямыми, исполняя свой долг под натиском бесчисленных веков.