Он в Нью-Гемпшире. Миновал Мэн, не умерев с голоду и не замерзнув до смерти. Он переходит гряду. Повсюду разливается розовый утренний свет, делая четче тени на снегу, льду и гранитных скалах. И это всё. Обычный вид Белых гор в конце зимы. С годами Юстасу предстоит побывать в сотне мест от Аляски до Австралии и Аризоны, куда более интересных, чем это, и увидеть самые невероятные панорамы нашей планеты; и возможно, что этот вид был не самым красивым в его жизни, а этот переход – не самым героическим, не одним из тех, что заставляет сердце биться чаще, за спиной у него будут переходы и посложнее. Но именно тогда, утром в Белых горах, Юстас Конвей почувствовал себя свободным. Он почувствовал себя человеком и понял, что именно здесь хочет быть в эту секунду. Он понял, что способен совершить то, что делает сейчас, и всегда знал, что способен на это – у него просто не было возможности принимать решения самостоятельно. И этот момент наполняет его смирением, восторгом, чистотой, глубиной понимания и чувством избавления без меры, потому что именно в эту секунду он осознает, что на этой высокой и прекрасной горе отец его не увидит. Он его не достанет. И никто не достанет. Теперь никто не сможет его контролировать и не от кого ждать наказания.

Юстас стоит на перевале, не в силах пошевелиться от счастья, и ошеломленно похлопывает себя по бокам. Так чувствуют себя смертники, которым удалось спастись, потому что винтовки солдат расстрельного взвода дали осечку; он даже проверяет, нет ли следов от пуль – и их нет. Воздух пахнет сладко, Юстас слышит биение своего сердца и смеется, смеется, понимая, что невредим.

И это лучший момент в его жизни, потому что именно в эту секунду Юстас Конвей впервые понимает: он выжил.

Мы немного обескуражены таким количеством планов социальной реформации. Некоторые даже читать не умеют, а все равно припасли в кармашке жилета проект нового общества.

Ралф Уолдо Эмерсон

Когда осенью 1981 года Юстас Конвей вернулся в Северную Каролину, он стал искать новое место, где поставить вигвам. Он знал, что если поискать не спеша, то можно найти отличное местечко. В те годы Юстас только начал жить взрослой жизнью, и если ему нужно было поселиться на одном месте надолго, он легко находил пристанище на земле добрых людей, которые разрешали ему у себя обосноваться, и питался тем, что дает эта земля.

«Уникальность моя в том, что я живу в индейском вигваме, – объяснял Юстас в письме, написанном добровольно с целью рассказать о себе северокаролинскому землевладельцу, чьи замечательные владения он заприметил. – Я искал место, где бы осесть грядущей осенью, и увидел ваши земли. Хотел бы узнать, не разрешите ли вы мне разбить лагерь у ручья. Денег у меня немного, но небольшая арендная плата мне вполне по карману. Я мог бы быть сторожем и присматривать за вашими владениями. С уважением и пониманием отнесусь к вашему решению. Я вложил в письмо конверт с маркой и обратным адресом для ответа, а также газетную вырезку, где более подробно рассказывается о моем образе жизни».

Юстасу наверняка было нелегко выбрать, какую именно вырезку послать хозяину – ведь в последнее время о нем часто писали в газетах. Он был очень популярен и стал любимчиком репортеров Северной Каролины, которым нравилось наведываться в гости к «спокойному и непритязательному, очень скромному молодому человеку», который жил «в условиях суровее спартанских, не позволяя себе даже такой роскоши, как спички для разведения костра».

Газетчики любили его, потому что он был идеальным героем. Красноречивый, умный, вежливый, очень фотогеничный, с захватывающей историей – юный Юстас Конвей и его вигвам были мечтой любого редактора, публикующего материалы об интересных людях. Юстас жил охотой и собирательством, как жители гор в прошлом веке, но при этом не был злобным приверженцем крайних взглядов, который отказывается платить налоги и разглагольствует о неизбежном вымирании белого человека. Любил природу и имел склонность ее идеализировать, но был вовсе не тщедушным хиппи, предлагающим людям бегать голышом и обниматься с деревьями. Жил в изоляции от общества, но не был отшельником, бегущим от мира, о чем свидетельствовало вежливое гостеприимство, с которым он встречал представителей прессы. Да, он бросал вызов своим сверстникам, заставляя их задуматься о современном американском образе жизни, но был при этом вежлив и правильно строил речь, разыгрывая карту студента-отличника со всеми, кто сомневался в его респектабельности.

Насчет студента-отличника все верно. Любопытно, но после похода по Аппалачской тропе Юстас решил поступить в колледж. Странный выбор для человека, который так ненавидел учебу. Но Юстас всегда верил, что сможет хорошо учиться, если избавится от давления отца. И так и вышло: в колледже у него были одни пятерки даже по математике. Можно с уверенностью сказать, что в местном колледже Гастон таких студентов, как Юстас, больше не было. В кампусе он стал настоящей знаменитостью благодаря своему вигваму, одежде из оленьих шкур, спокойному голосу и рассказам о приключениях в горах и на реке Миссисипи. Другие студенты воспринимали его так, как в дальнейшем будут воспринимать все в течение жизни. Девчонки были от него без ума, иначе и не скажешь; ребята стремились во всем ему подражать. Он потихоньку становился похожим на себя нынешнего, его внешность становилась все более экзотической и привлекательной: широкие скулы, четко очерченные губы, широко расставленные глаза с тяжелыми веками, длинный нос с горбинкой. Юстас был в прекрасной форме: увидев его по возвращении из путешествия по Аппалачской тропе, его друг сказал, что тот выглядит как «высокая каменная скала». Каштановые волосы почернели. У него была смуглая кожа и белые зубы. В его лице абсолютно не было вялости: сплошные косые линии, тени и острые грани. Он был существом удивительной жизненной силы и выглядел так, словно его вырезали из дерева. От него пахло зверем, но это был чистый запах. В его сторону оборачивались. Он был популярен и вызывал всеобщий интерес.

Скотт Тейлор, студент, который учился с Юстасом в те годы, вспоминает: «…с широкой улыбкой, в одеждах из оленьих шкур, он казался самым крутым парнем в мире. Мне очень хотелось посмотреть, как там у него в вигваме, – но не напрашиваться же в гости». Спустя некоторое время Скотт все-таки напросился. Стоял «прекрасный дождливый осенний день», и Юстас усадил гостя у ручья и заставил резать овощи для рагу. Скотт никогда не делал ничего подобного, и этот опыт был для него как удар электрическим током. Он вырос в консервативной семье в пригороде, рано женился и поступил в колледж, чтобы изучать химию. Всё, что Юстас говорил или делал, было для него потрясением и откровением.

Скотт вспоминает: «Мне было девятнадцать, как и моей жене. У нас была маленькая квартира, и мы пытались сделать ее похожей на типичный дом семейной пары, представляющей американский средний класс. Просто подражали своим родителям, не задумываясь о нашей собственной жизни особенно глубоко. Потом я как-то пригласил Юстаса Конвея в гости. Он молча обошел наш дом, посмотрел на всё и сказал: «Ребята, сколько же у вас барахла!» А я никогда даже не задумывался о том, что можно жить по-другому. Юстас тогда сказал: «Только представь, что ты мог бы потратить эти деньги не на вещи, а на путешествие вокруг света или на книги. Представь, как много ты узнал бы о жизни». Клянусь, я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил что-то подобное. Юстас дал мне почитать книги о плотничном и кожевенном деле и обработке древесины, показал, что я мог бы научиться этим навыкам и делать вещи сам. Он говорил: «Знаешь, Скотт, во время летних каникул можно не только работать в офисе. Ты мог бы путешествовать автостопом по Америке или поехать посмотреть Европу». Европа! Автостоп! Это были самые экзотические слова, которые я когда-либо слышал».