День после потопления Thomas McKean мы провели почти так же, как и предыдущий: заряжали торпедами носовые торпедные аппараты и создавали еще один победный вымпел. Ближе к вечеру мы заметили катер, бороздивший воды, где затонул Thomas McKean, очевидно подбирая спасшихся. Лёве поспешил отдалиться от катера.

В течение следующей недели мы не заметили ни одного парохода. Очевидно, наш двойной успех разогнал все суда из этой акватории. Когда мы стали прочесывать воды севернее Пуэрто-Рико, экипаж воспользовался возможностью выбраться наружу и подышать свежим воздухом. Некоторые из членов экипажа оставались на солнце слишком долго и получили болезненные солнечные ожоги.

4 июля 1942 года мы вошли в акваторию Карибского моря. Температура воды составляла 29° по Цельсию и ощущалась как теплая ванна. Условия внутри лодки становились непереносимо жаркими, особенно в дневной период. Чтобы хоть как-то отвлечься от жары, я читал захваченный с собой английский роман Джона Найтеля, но капли конденсата, падающие с потолка, так пропитали страницы книги, что она склеилась в сплошную массу. Ко всем прочим прелестям, море начало штормить. Когда мы миновали западную оконечность Карибского моря, погода ухудшилась еще больше. Теперь мы чувствовали себя как участники американского родео на гигантских волнах, то поднимающих нас к небу, то опускающих в пропасть. Волнение достигало шести с половиной баллов. Лёве радировал в штаб флотилии, что он переходит ближе к южноамериканскому побережью, чтобы перехватывать суда, идущие через Панамский канал.

Когда мы приблизились к побережью Колумбии, активность вражеской авиации многократно возросла, но мы все равно никак не могли встретить хотя бы одно коммерческое судно. На второй неделе июля воздушные тревоги стали столь частыми, что мы даже не могли оставаться на поверхности достаточно долго, чтобы полностью зарядить сжатым воздухом баллоны высокого давления. Постоянные тревоги крайне отрицательно действовали на экипаж, поскольку мы были практически лишены полноценного сна. Я отчетливо помню, что мне как-то раз снился прекрасный сон, в котором фигурировала Жанетта, когда меня разбудила очередная тревога. Я сразу же проснулся, и мой чудесный сон тут же сменился душной и вонючей атмосферой нашего существования. Мне хотелось рыдать от разочарования. Тревога была объявлена потому, что мы начали было преследование цели, но наша добыча исчезла в начавшейся грозе, так что тревога оказалась напрасной.

Изматывающая тело и душу рутина гроз и воздушных тревог продолжалась еще более двух недель. Даже ночные часы не могли защитить нас от вражеских стервятников, постоянно стерегущих небо над нашими головами. Теплые моря отличаются частой флюоресценцией воды из-за множества микроорганизмов, делавших видимыми наш путь даже под водой за много миль с воздуха.

Ситуация еще больше ухудшилась после появления американских летающих лодок Consolidated25, которые каким-то образом имели возможность обнаруживать нас в полной темноте, даже без фосфоресценции. Быстрота и точность, с которой эти летающие лодки были способны обнаружить нас, вызвали у нас подозрения, что эти вражеские самолеты были оборудованы самолетными радарами. Несколько раз глубокой ночью мы были ошеломлены внезапно расцветшим над нами цветком осветительной авиабомбы, превратившим ночь в яркий день. Когда такое случалось, у нас оставалось несколько секунд на экстренное погружение, прежде чем самолет разворачивался для захода на бомбежку. Пару раз они чуть было не потопили нас своими авиационными и глубинными бомбами. Со временем мы должны были бы стать экспертами по уклонению от налетов береговой авиации, но в результате постоянного напряжения и позорных пряток наше настроение и здоровье стали значительно ухудшаться.

Во второй половине дня 22 июля мы совершили диверсию, которая должна была иметь далекоидущие последствия. Мы лежали без хода у маленького островка Коуртаун-Кейс, когда в 30 градусах по нашему правому борту была замечена большая трехмачтовая шхуна с роскошным автомобилем, закрепленным на ее палубе. Прекрасная парусная шхуна не несла на корме никакого флага и шла зигзагообразным курсом – таким образом идут коммерческие и боевые суда, уклоняясь от торпед, но не парусники, ловящие ветер. Необычная шхуна вызвала любопытство Лёве, и он скомандовал подняться на палубу расчету бакового орудия.

Расчет орудия благодаря многократной практике быстро выбрался на палубу и изготовил орудие к ведению огня. Менее чем через 30 секунд орудие было заряжено и готово открыть огонь. Командир велел старшему офицеру артиллерийского расчета Штольценбергу сделать предупредительный выстрел по ходу шхуны – общепринятый сигнал остановиться и принять команду для досмотра. Но расчет орудия либо не понял команды, либо просто промахнулся, потому что первым же выстрелом снес грот-мачту шхуны. Прекрасный парусник теперь выглядел сплошным хаосом, поскольку его мачта с распущенным парусом накрыла его палубу подобно гигантскому тенту.

Несмотря на такое повреждение, шхуна и не думала останавливаться. Капитан-лейтенант Лёве приказал сделать еще два предупредительных выстрела по ее курсу. Парусник поднял колумбийский флаг, но по-прежнему и не думал ложиться в дрейф. Неужели они и в самом деле думали, что лишенный одной мачты парусник сможет обогнать подводную лодку? Мы двинулись параллельно курсу шхуны, поскольку та по-прежнему отказывалась остановиться для досмотра. На корме шхуны мы прочитали ее название: Roamar из Картахены.

По выражению лица Лёве можно было понять, что он борется с собой, намереваясь принять серьезное решение. После минутного раздумья наш командир все же принял решение, о котором он будет сожалеть до конца своей жизни.

– Потопите ее, Штольценберг, но сделайте это побыстрее.

Первого же снаряда, попавшего в борт шхуны, оказалось достаточно, чтобы убедить ее испаноязычный экипаж в необходимости покинуть парусник. Мы дождались, когда едва ли не впавшие в истерику члены экипажа отошли от парусника на спасательных шлюпках на достаточное расстояние, и открыли беглый огонь на поражение. Расчету нашего бакового орудия потребовалось только 40 минут, чтобы превратить в пылающий факел 400-тонный парусник. Это было прекрасное достижение для расчета нашего бакового орудия, но Лёве чувствовал, что сделал большую ошибку. Мы немедленно покинули этот район, сообразив, что парусник располагал вполне долгим временем, чтобы сообщить о нашем пребывании.

Мы считали, что у нас были все правовые основания для потопления парусника. Технически мы вообще имели все причины потопить судно, находившееся в объявленной зоне боевых действий, которое отказалось лечь в дрейф и позволить проверить его груз. Если не рассматривать правовые вопросы, то после первого сделанного нами выстрела, который снес грот-мачту парусника, у нас не было другого практического выхода, как только стереть все следы нашего пребывания здесь, потопив шхуну.