— Какой номер ты назвала? — спрашивала она. — Семьдесят третий? Девяносто восьмой? Ни слова не слышу.

Лея, младшая дочь Мешулама, жена Мойше-Габриэла, села с девушками. Хотя они и называли ее «тетей», она относила себя к их поколению. Это была крупная женщина с большой грудью, полным лицом, крепкими бедрами, толстыми ногами и проницательными голубыми глазами. В юности ее угораздило влюбиться в Копла. Когда Мешулам об этом узнал, он устроил Коплу большой нагоняй и тут же, чтобы избежать позора, выдал дочь замуж за бездетного вдовца Мойше-Габриэла Марголиса. Муж и жена постоянно препирались и ссорились; разговорам о разводе не было конца. Теперь же Лея что-то нашептывала дочерям своих братьев и сестер, тискала их и щипала. Девушки покатывались со смеху.

— Тетя Лея! Перестаньте, ну, пожалуйста! Ой, умираю! — визжали они. Они хохотали, падали друг дружке на колени и так шумели, что в конце концов Мешулам не выдержал и изо всех сил хватил кулаком по столу; он терпеть не мог, когда женщины визжат и хихикают.

Роза-Фруметл участия в игре не принимала. Она уверяла, что играть не умеет и никогда не научится. Она демонстративно отдавала распоряжения прислуге, разливала чай и разносила анисовые пирожные пожилым гостям, а молодежь угощала леденцами в бумажных пакетиках, изюмом, миндалем, инжиром, финиками, фасолью. Стоило кому-то из детей закашляться, как она тут же проявляла к нему величайшую заботу; ребенку, говорила она, следует дать леденец или взбитые яйца с сахаром. Всякий раз, когда Мешулам ругал кого-то из мальчиков или обзывал их, она немедленно за него вступалась:

— Бедняжка! Разве можно такому прелестному ребенку говорить подобное?!

— Ладно, ладно! — ворчал Мешулам. — Тебе-то какое дело? Сам разберусь.

А Аделе вообще отказалась выходить из своей комнаты. Правда, когда Роза-Фруметл, приложив носовой платок к глазам, стала умолять дочь ее не позорить, она согласилась выйти, да и то только на время благословения ханукии. После этого она снова с высоко поднятой головой удалилась к себе. Царица Эстер ткнула Салтчу локтем в бок.

— Видала? Эта облезлая курица строит из себя важную даму, — сказала она вполголоса, а затем шепнула невестке на ухо что-то малопристойное. Сказанное не предназначалось для ушей юных девиц, однако они, хоть ничего и не слышали, залились смехом и густо покраснели.

2

Проиграв детям с десяток пятикопеечных монет, Мешулам поднялся со стула и бросил многозначительный взгляд на Пиню. Пиня считался в семье шахматистом; старик играл очень редко, но все знали, что шахматы он любит. Пиня бросил карты и разложил шахматную доску. Отец и сын сели друг против друга, готовясь к продолжительной схватке. Нюня должен был ехать домой — Даша пожаловалась на головную боль, а Йоэл и Натан подсели к столу, чтобы наблюдать за перипетиями шахматной баталии.

Мешулам, по своему обыкновению, сразу же устремился в атаку. Он сделал ход слоном, а затем ферзем, угрожая сопернику матом. Пиня защитился конем, а затем напал на ферзя и ладью. Старик этого не ожидал и, задумавшись, вцепился в свою жидкую бородку; к такому повороту событий он был не готов.

— Если хочешь, папа, можешь взять ход назад.

— Ошибка есть ошибка, — резко ответил старик. — Ход есть ход.

— Но ты ведь не заметил…

— Когда чего-то не замечаешь, приходится отвечать за последствия, — решительно заявил старик.

— Я же говорил, что надо идти пешкой, — глубокомысленно буркнул Йоэл.

— Если прислушиваться ко всему, что ты говоришь… — отрезал Мешулам. Он погладил бороду и, вперившись в доску, замурлыкал какой-то синагогальный мотив. Натан подхватил его, а следом за ним и Пиня. После долгих раздумий Мешулам сделал ход слоном и объявил шах. Верно, фигуру он потеряет, но предотвратить катастрофу на время удастся. Он двинул вперед слона, сказал: «Шах!» — и вновь принялся напевать.

И тут раздался пронзительный звонок в дверь. Все повернулись в сторону коридора, ожидая, что Наоми или Маня откроют дверь. Но обе они, по всей видимости, были заняты, и спустя некоторое время звонок повторился. Роза-Фруметл ушла в комнату Аделе. В результате дверь пошла открыть Салтча.

— К вам какой-то молодой человек, — сказала она, вернувшись, Мешуламу.

— Молодой человек? Какой еще молодой человек? — с раздражением спросил Мешулам. — Пусть идет, откуда пришел.

— Он говорит, что его просили прийти взглянуть на рукопись.

— Что еще за рукопись такая?! Знать ничего не знаю. Передайте ему, пускай лучше меня не злит.

— Может, это что-то очень важное, папа, — сказал Пиня. Он предпочел бы не доигрывать партию, чтобы избежать гнева отца, когда тот проиграет.

— Если это что-то очень, как ты говоришь, важное, пусть приходит ко мне в контору, а не домой, — прорычал Мешулам. Он понимал, что партия проиграна.

— А мне за него обидно, — сказала Салтча. — Почему-то этот парень вызывает у меня жалость. Что мне ему сказать?

— Знаешь что, папа? Пусть войдет. Ты же все равно проиграл, — посоветовал Натан.

— Да, ты прав, проиграл.

Не дослушав, Салтча вышла в коридор и вскоре вернулась с Асой-Гешлом, который с живейшим любопытством оглядел присутствующих. Еще бы, не всякому доводилось оказаться в семье Мускат в первый вечер Хануки.

Аса-Гешл остановился на пороге; он совершенно забыл, что сегодня праздник, и смутился, увидев столько людей.

— Ну, не стой в дверях, входи, — своим низким голосом проговорил Мешулам. — Не съедим же мы тебя.

Аса-Гешл бросил напоследок испуганный взгляд через плечо, словно готовясь убежать, и сделал шаг вперед. Остановившись в нескольких шагах от шахматного столика, он спросил:

— Вы реб Мешулам Мускат?

— Он самый. А ты кто будешь?

— Ваша супруга… жена… велела мне прийти сюда.

— Ага! Вон что! Так ты явился к моей жене. — И Мешулам прикрыл один глаз. Все рассмеялись.

— Я познакомился с ней в доме вашего сына.

— С моей женой, говоришь?! Да еще в доме моего сына! — Последовал очередной взрыв хохота. Все знали, что старик любит иногда пошутить, и никакая лесть не доставляла ему большего удовольствия, чем смех, вызванный его шутками. Кроме того, ему представилась неплохая возможность замять горечь поражения. Аса-Гешл в смятении смотрел по сторонам.

— Речь идет о рукописи… — запинаясь, проговорил он.

— Какой рукописи? Объяснитесь, молодой человек.

— Это комментарий… его написал ее покойный супруг… комментарий к Экклезиасту…

— А, понятно. Где она? Позовите ее! — приказал Мешулам.

Стефа, дочь Абрама, выбежала из комнаты и вскоре вернулась с Розой-Фруметл. Та, покраснев, вошла в комнату с таким видом, будто и ее тоже смутило неожиданное появление молодого человека.