– Да иди ты! – Матильда попыталась его пнуть, но он только засмеялся.

И поднялся, оставив ее лежать.

Разумеется, она тут же дернулась, пытаясь освободить руки, но только содрала кожу на запястьях. Из глаз брызнули злые слезы.

– Прелестная куколка. – Матильду одобрительно похлопали по бедру и снова засмеялись, когда она дернулась. – Люблю горячих девочек.

Судя по шелесту ткани, какому-то скрипу и стуку, он раздевался. А Матильда плакала от злости и бессилия. Ей не было страшно. Смысл бояться, когда ты уже однажды умерла? Если он ее покалечит – и черт с ним, с проклятым новым миром. Калекой она жить не останется. Убьет – тем более плевать, тогда все скоро закончится. Вот только напоследок она как-нибудь извернется и что-нибудь ему откусит.

Лишь бы уже скорее все закончилось!

Шелест ткани стих – мерзавец разделся.

Матильда зажмурилась крепче и постаралась расслабить сведенные злостью и адреналином мышцы. Как там звучит совет жертвам насилия? Расслабьтесь и получите удовольствие? Насчет удовольствия она крепко сомневалась, она и от нормального-то секса по обоюдному согласию его никогда толком не получала. Массаж спины и то был приятнее, чем эта дурацкая возня. А уж сейчас… Впрочем, если ему хватило драки перед сексом, то сейчас все будет быстро.

Ну? Что его не слышно? Все упало?

Еще несколько секунд подождав, Матильда все же открыла глаза. И тихо выругалась.

Мерзавец, совершенно голый, сидел в кресле, разглядывал ее и пил вино из пузатого бокала. Выглядел он неприлично довольным.

– Надо же, открыла глазки, – хмыкнул он… и на Матильду накатила волна жара.

Даже не так. Не накатила, а зародилась где-то внутри, прокатилась по всему телу вибрирующей волной и оставила после себя горячую душную истому и голод. Совершенно определенный сексуальный голод.

– Какого черта вы творите? – просипела она, сжав бедра: между ног все пульсировал и горело.

– Я предпочитаю взаимное удовольствие, куколка, – криво усмехнулся маг и поднялся с кресла.

Матильда очень хотела снова зажмуриться или отвернуться, но не могла. Ее взгляд прилип к поджарому мужскому телу, влажный жар между ног сделался нестерпимым. Бессильная злость кипела в ней, переплавлялась в желание, в требование, в необходимость секса. Этот невзрачный, серый человек сейчас казался ей Аполлоном Бельведерским, Расселом Кроу и Микки Рурком в одном флаконе.

– Не надо, – попросила она, цепляясь за остатки ускользающего разума, – отпустите меня! Я сама…

– Конечно сама, куколка. – Он сел рядом на постель.

От близости мужского тела Матильда задрожала и потянулась к нему, отчаянно ненавидя себя за слабость и его – за извращенное насилие. А когда он накрыл ее грудь горячей ладонью, застонала от пронзившего тело удовольствия.

– Пожалуйста, мсье, прошу, отпустите!..

– Ты хочешь именно этого? – он склонился над ней, почти касаясь ее рта губами.

– Да! Нет!.. Прошу вас!.. – сознание ускользало, оставляя Матильду во власти основного инстинкта.

– О чем просишь, девочка? Ну? – Его глаза горели темным огнем, Матильде было безумно страшно и в то же время все равно, что с ней будет дальше, лишь бы утих сжигающий ее голод.

– Сделайте это, пожалуйста, – вытолкнула она пересохшими губами и потянулась к нему. – Пожалуйста!

И когда он наконец накрыл ее губы поцелуем, застонала: от голода, от облегчения, от надежды на скорое освобождение – и от сумасшедшего, болезненного наслаждения.

Она даже не заметила, как он освободил ее руки. Просто в какой-то момент она вцепилась пальцами в его плечи, чтобы быть еще ближе, чтобы он входил еще глубже, чтобы рождающаяся в ней сверхновая сияла еще ярче…

Она орала. Она требовала еще. Она кусалась и царапалась. Она подавалась навстречу и терлась лицом о его руки. Она прыгала на нем сверху, рыча и плача. Она падала, обессилев, и просила холодной воды – и снова пила его поцелуи, ласкала ненавистное тело, отдавалась ему и брала еще, еще и еще, пока не провалилась в спасительную темноту, не в силах ни думать, ни шевелиться. И уже сквозь сон услышала, как в дверь постучали.

Брийо, «Дом сбывшихся желаний»

Матильда

А через мгновение ее окатили ледяной водой и велели:

– Просыпайся.

То есть ей показалось, что через мгновение. Судя по тому, что чертов извращенец был одет, бодр и свеж, а в комнате сногсшибательно пахло говяжьим рагу с базиликом, прошло не меньше получаса.

– Какого хрена? – пробормотала Матильда, с трудом заставляя себя пошевелиться: по телу разлилась сытая лень, оно желало лишь спать, спать и спать. А потом жрать, словить еще полдюжины оргазмов и опять спать.

Обругав себя (или свое тело?) помойной кошкой, Матильда утерла мокрое лицо краем простыни и замоталась в нее же. В отличие от маньяка, она так и осталась голой.

– О-ля-ля, какие неизящные выражения! Подобает ли княгине? – ухмыльнулся Д'Амарьяк, разглядывая Матильду, как энтомолог редкую бабочку.

От слова «княгиня» она вздрогнула и едва подавила желание спрятаться под кровать.

– Да иди ты! – огрызнулась она и закуталась в простыню плотнее.

Хреновая защита, но другой у нее не было – ни от страха перед его неожиданной осведомленностью, ни от пронизывающего взгляда.

– То есть обедать со мной ты не будешь? – Он отошел от кровати, повернувшись к Матильде спиной. – Ну и не надо. А я что-то голоден.

– Приятно подавиться, – буркнула ему вслед Матильда, против всякой логики надеясь, что он сейчас уйдет, и она сможет хотя бы вволю поплакать и побить посуду.

Разумеется, маньяк ушел недалеко, лишь до накрытого на одну персону столика, где под серебряными крышками ждал его обед.

От вида единственного столового прибора Матильду разобрала злость.

– То есть ты и не рассчитывал на согласие?

Она вскочила с кровати, придерживая простыню у горла. Тело отозвалось болью в потянутых мышцах и натертой коже, голова закружилась.

– Благородной даме в двусмысленной ситуации положено страдать, а не набивать брюхо. – Тон его был издевательским в высшей степени, а от запаха рагу из-под серебряной крышки, поднятой нарочито медленно, у Матильды рот наполнился слюной.

Хорошо бы, ядовитой слюной. Плюнешь в маньяка – и нет маньяка. Мечты, мечты.

– Благородному шевалье стоит быть последовательным, – она задрала нос и горделиво, стараясь не морщиться от боли в паху, прошествовала к столику и уселась на второй стул, напротив Д'Амарьяка. – Я принимаю твое любезное приглашение.

Маньяк поцокал языком, глядя на нее.