Она смотрит за ними в течение пятнадцати дней и дважды навещает меня в больнице с моим мужем и дочками. Однажды после обеда она сообщает мне:

– Я «вырезала» твоих девочек, покуда они еще маленькие. Когда они поедут в Африку, будут гораздо старше. Лучше сделать это сейчас.

Единственное, что я смогла сказать той женщине:

– Ты сделала это?

Я не рассердилась, не дала ей пощечину. Я приняла то, что совершила кузина, поскольку она – представитель касты кузнецов и член моей семьи – сделала то, что, по ее мнению, было ее долгом. Для нее это не являлось проблемой. «Вырезание» моих девочек, сделанное ее стараниями, входило в рамки наших семейных отношений. Если бы я сама решила, что обряд состоится во Франции, то позвала бы ее в любом случае, но тогда совершенно об этом не думала и даже забыла о собственном «вырезании». Я не отдавала себе отчета в том, что, следуя традициям, участвую в варварском обычае, как говорили у нас волофы.

Всю ночь я думала о том, что произошло. Утром, обмывая детей, я посмотрела. Там уже был шрам. Будучи африканкой и пережив то же «очищение», я лишь сказала себе, что в любом случае моим детям предстояло через это пройти. Если бы кузина не совершила обряд, я должна была осуществить его позднее в Африке, и тогда, она права, боль и душевные страдания были бы гораздо значительнее.

В декабре тысяча девятьсот семьдесят восьмого года родилась моя третья дочка Аби, я согласилась на то, чтобы кузина «вырезала» и ее, в то время как ребенку был едва месяц. И как все матери, я не могла на это смотреть и вышла за порог. Я слышала плач, но, очевидно, боль все-таки была не сравнима с той, что испытала я в семь лет. Потом я хотела ухаживать за дочкой, но мне было страшно к ней прикасаться, я боялась сделать ей больно, и кузина целую неделю заботилась о ней.

Я не задавала себе вопросов, к сожалению, и тогда, когда несколько месяцев спустя, в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, французская пресса подняла шум из-за смерти маленькой малийки, «вырезанной» во Франции.

Кузина из касты кузнецов сообщила мне:

– Больше я никогда не буду «вырезать» девочек, кончено!

Она не объяснила, как относилась к обряду – хорошо или плохо, – просто сказала: «Больше никогда…» И вскоре покинула Францию.

Если бы я услышала во Франции разговоры о «вырезании» раньше, то ни за что не подвергла бы дочерей страшной экзекуции. Но, несмотря на информационные кампании, традиция оказалась очень живуча. Во время визита в Африку я слышала, как мама говорила по поводу девочек, которые были там на каникулах:

– Надо бы «вырезать» малышек!

Мой брат учился тогда на врача, это было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, и он заявил жестко:

– Во всяком случае, не прикасайтесь к моей дочери! Не трогайте ее! Ту, кто попытается сделать это, я отправлю в тюрьму.

Никто всерьез не воспринял его слова, мы даже шутили над угрозой тюрьмы, казавшейся нам чрезмерной.

Но, по странному стечению обстоятельств, мамы «забыли» о его дочке Аве.

Во время другого путешествия в тысяча девятьсот девяносто девятом году я приехала в родную деревню и встретилась на дороге с кузиной, «вырезавшей» моих дочерей. На этот раз она говорила со мной откровенно:

– Я видела тебя по телевизору, когда была в Дакаре. Я видела, как ты борешься против «вырезания». Я больше не живу во Франции, но если я была бы там, то поддержала тебя. Мы поняли, что обряд не имеет отношения к нашей религии и нужно положить конец дикости. Даже мы в деревне знаем, что это плохо для здоровья и много наших женщин бесплодны или теряют детей при родах. Сейчас есть ассоциации, которые информируют нас.

Закон, запрещающий «вырезание», появился в Сенегале в тысяча девятьсот девяносто девятом году.

Я никогда не испытывала к кузине ненависти. Если кого и винить, то только себя. Я должна попросить прощения у своих детей. Но ничего нельзя вернуть. Никто во Франции не знал тогда, что такая практика существовала и все маленькие африканские девочки подверглись «вырезанию» между тысяча девятьсот семьдесят пятым и восемьдесят вторым годами. Только в восемьдесят втором, после смерти маленькой девочки и суда над женщиной, «вырезавшей» ее, произошло настоящее возмущение общественного мнения. Это время создания ГАМС (Организации за отмену половых увечий), ассоциации, созданной педиатрами и африканскими женщинами для проведения разъяснительной работы в центрах материнства и детства. Мне исполнилось двадцать лет в семьдесят девятом году. Я начала задумываться, но еще не занимала активной позиции. Мне предстояло очень многое сделать в надежде, что однажды я буду настоящим борцом. Я не могла больше вынести своего существования, мне нужны были передышка, отдых, время подумать о том, чтобы стать кем-то другим, кроме куска дерева в постели для служения мужу. Я сказала ему, что хотела бы поехать в Сенегал к своей семье и набраться сил. Иначе бы я снова оказалась в больнице. Он не возражал.

Февраль тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Я приезжаю в Дакар к четырем утра с тремя детьми. Самой младшей лишь два месяца. Отец встречает меня в аэропорту.

Мы всегда были близки с ним, возможно потому, что он не жил с нами постоянно. В детстве я вела себя как мальчишка, и мать наказывала меня время от времени. Но когда папа был дома, то всегда заступался за меня. Я быстро поняла этот порядок вещей и вела себя послушно до его прихода, после чего могла делать что хотела, будучи под его защитой.

Баба – так мы называли папу – никого никогда не бил, я его всегда обожала. Помимо дедушки, которого все внуки уважали, папа был мне примером настоящего мужчины, человеком справедливым и добрым.

Баба стоял в своем белом бубу и красном колпаке. Я прослезилась. Его не было в Дакаре, когда я покидала Сенегал. Мы не виделись около пяти лет.

С восходом солнца мы завтракаем вместе, и у меня сразу же появляется приятное ощущение того, что я оживаю. Моя страна, мой отец, солнце, еда… Наконец мои дети узнают свои корни – откуда я, кто я.

Отец везет нас на машине к моей матери в Тьес, где нас ждет праздник. Вся семья в сборе, начиная с дедушки Кизимы, все такого же худого и статного. С тех нор как умерла моя бабушка по материнской линии и его вторая жена, вырастившая меня, он живет со своей третьей женой и сестрой. Всегда есть бабушки в доме. Зарезали барана в честь нашего приезда. Я снова среди своих, свободная и счастливая. Муж далеко, я наконец дышу свободно, одна с детьми, подругами и моей настоящей жизнью.

Все мои подружки из нашего квартала пришли посмотреть на детей, особенно на мою младшую, ее передавали с рук на руки. Я словно окунулась в детство, когда каждая женщина занималась тем или другим ребенком. Было естественно, например, чтобы соседка, тетушка или подруга пошли за малышом после утреннего душа и привели к себе на целый день. С моей младшей все возились с удовольствием.