умиротворения, нормальности и возможностей в нестабильной рыночной экономике. Однако ее последователи получают всего лишь техники, которые перенаправляют их внимание с окружающего мира на самих себя — и далеко не всегда с обещанным положительным эффектом. Как указывают Мигель Фариас и Кэтрин Уикхольм в своей книге «Пилюля Будды», осознанность часто усугубляет чувства депрессии и тревоги, а также чувство отчужденности и отстраненности от реальности вследствие чрезмерной сосредоточенности на самих себе72.

И тот же самый посыл навязчивой заботы о себе и самокопания применим к счастью во всех его не особо отличающихся друг от друга формах, будь то назойливая книга по самопомощи, наставления гуру по осознанности на курсе за 800 долларов, упражнения по самоконтролю в приложении для смартфона или святилища объективного научного знания. Сторонники счастья обещают решение человеческих проблем, но оно является не более чем «бегством внутрь». Фактически предлагаемые экспертами и индустрией осознанность и другие концепции и методики, связанные со счастьем, объединяет лежащий в их основе индивидуализм и узкое понимание социального.

Счастье: индивидуализм возвращается с местью

Тогда возникает вопрос, не способствуют ли позитивные психологические вмешательства и их индивидуалистическое понимание счастья возникновению и поддержанию некоторой неудовлетворенности, от которой они на самом деле обещают избавить. Если больше индивидуализма означает больше счастья и наоборот, то повышение благосостояния человека с помощью позитивных психологических советов и вмешательств вполне может иметь те же опасные социологические и психологические последствия, которые обычно приписывают индивидуализму73.

Позитивные психологи и другие исследователи счастья заявляют, что в целом «сейчас мы живем дольше и счастливее, чем когда-либо в истории человечества»74. Это утверждение обосновывается тем, что индивидуалистические современные общества предлагают людям растущий уровень самопознания, больше свободы и выбора, естественную среду для самореализации и больше возможностей для достижения целей и самосовершенствования по одному только желанию75. Тем не менее подобные заявления идут вразрез с тем фактом, что миллионы людей в этих обществах ежегодно прибегают к терапии счастья, услугам и товарам, например к коучингу, курсам осознанности, позитивным психологическим советам, лекарствам, поднимающим настроение, приложениям в телефонах для самосовершенствования или книгам по самопомощи, очевидно, потому, что не ощущают себя счастливыми или, по крайней мере, достаточно счастливыми.

Кроме того, подобные заявления противоречат важным научным работам и исследованиям, объясняющим поразительные показатели случаев депрессии, тревоги, психических заболеваний, перепадов настроения, использования лекарств и социальной отстраненности «культурой нарциссизма», «культурой “я”», «поколением “Я люблю себя”» и многими другими ярлыками, применяемыми к эгоцентричному, собственническому индивидуализму, который господствует в капиталистических и современных обществах76 и который ослабил коллективные сплетения взаимной заботы77. Недавний наглядный пример — в начале 2018 года премьер-министр Великобритании Тереза Мэй объявила одиночество вопросом государственной важности78 и все после того, как Джо Кокс на выступлении с докладом Комиссии по одиночеству привлекла внимание к «шокирующему кризису» и «разрушительному воздействию» одиночества на жизнь людей из-за растущей социальной изоляции79. Вслед за Шиллером и Вебером, Чарльз Тейлор тоже подтверждал связь между индивидуализмом и прогрессирующим чувством «разочарования в мире», которое минимизировало и ограничивало жизненный опыт людей в этих обществах. Согласно Тейлору, индивидуализм постепенно вытеснил, развеял и проблематизировал все те традиционные рамки, которые связывали жизнь людей с более высоким социальным чувством порядка и цели, превратив себя и свой внутренний мир в единственную перспективу, способную обеспечить смыслом и дать ориентацию. Как следствие, значительно уменьшилось количество источников смысла и цели, а все остальное, что можно было поместить за рамки «я» (этика, общество, культура, традиции и т. д.), потеряло силу и легитимность для того, чтобы вести за собой людей, а вместе с ними и очарование, тайну и «волшебство»80.

Кроме того, утверждения позитивных психологов идут вразрез с результатами социологических исследований, которые связывают массовое распространение индивидуализма с ростом уровня депрессий и даже самоубийств как в развитых, так и в развивающихся странах. В этой связи такие социальные теоретики, как Ашис Нанди, анализируют недостатки стремительного поворота к счастью, который произошел в Индии за последнее десятилетие. По мнению Нанди, «погоня за счастьем со стиснутыми зубами» и безграничная вера в «человеческое самосовершенствование» быстро превратились в основные культурные особенности в Индии, побуждая многих верить, «что они сами, каждый в отдельности, должны что-то сделать для своего счастья, что оно не может случиться или произойти, и его нельзя дать: его нужно заслужить или приобрести»81. Нанди рассматривает индийский поворот к счастью как «побочный продукт индивидуализма», культурную «болезнь» и «режим нарциссизма», пришедший с Запада и получивший распространение с процессом глобализации. Одна из основных связанных с этим проблем, которую называет автор, заключается в том, что счастье и лежащий в его основе индивидуализм порождают у граждан глубокое чувство одиночества и отчаяния, которого раньше не существовало и которое частично объясняет рост уровня самоубийств в Индии.

Этот анализ совпадает с другими подобными исследованиями, в которых наука о счастье рассматривается как один из главных источников индивидуалистической мантры о личной ответственности82. В них действительно подчеркивается, что счастье не следует рассматривать как противоположность страданию. Они скорее указывают на то, что счастье не только воспроизводит многие риски, обычно ассоциируемые с индивидуализмом, например, отстраненность, эгоизм, нарциссизм, эгоцентризм, но и создает свои собственные формы страдания83 (подробнее об этом в четвертой и пятой главах). Что касается первого утверждения, то такие авторы, как Мосс и его коллеги, отмечали, что стремление к счастью может разрушить связи между индивидуумами и усилить чувство одиночества и отстраненности от других84 из-за того, что его принято определять позитивными чувствами и личными выгодами. Аналогичным образом, многие другие авторы сообщали, что счастье положительно коррелирует с нарциссизмом, который лежит в основе самовозвеличивания, эгоизма, эгоцентризма, чрезвычайной гордыни и самопоглощенности85, и все эти аспекты считаются признаками многих психических расстройств86.

Кроме того, счастье также тесно связано с самобичеванием, поскольку чрезмерное возложение на себя ответственности, которое оно поощряет, имеет диффузные источники. В этом смысле ученые, изучающие счастье, порождают риторику уязвимости, согласно которой беспомощные страдают от вреда, за причинение которого сложно найти ответственного, и это позволяет осуждать без риска обидеть кого-либо87. По мере того, как вся ответственность за каждый выбор в жизни, чувство смысла и благополучия ложится на людей, плохое настроение, а также неспособность исправить это все чаще воспринимаются как источники личной неудовлетворенности, доказательства слабой воли и дисфункциональной психики, и даже несложившейся жизни. Как отмечает Липовецки, признание в том, что мы несчастливы или недостаточно довольны жизнью, сегодня вызывает стыд и вину, воспринимается как признак напрасно прожитой жизни и