Воспоминания других учеников – если это воспоминания, а не пересказ и трактование гурджиевских идей – тоже содержат оправдания, в которых авторы оправдывают либо себя, либо Учителя. А книги тех, кто писал о Гурджиеве, будучи не знаком с ним лично, вообще ничего не стоят. Он был слишком непонятен даже для тех, кто общался с ним долгие годы, а уж для тех, кто формирует точку зрения с чужих слов, Гурджиев подобен инопланетянину.

2

Когда Гурджиев встречался с претендентами на ученичество – будь то ученики Успенского или люди из Америки, где сформировались группы его последователей, – обычная оценка их состояния звучала так: «Много знания, но мало бытия». С банальной точки зрения эта оценка может быть изложена так: уровень знаний, полученных из книг, не соответствует уровню личного опыта претендента. Но Гурджиев имел в виду нечто иное – тут и степень присутствия человека в самом себе, и способность «делать». Другими словами, он оценивал степень осознанности претендента и развитость его воли. Дело в том, что не всегда знание, полученное человеком из книг, может служить основой для опыта. Есть знание умозрительное, отвлеченное; есть тексты, подлинный смысл которых открывается только при собственном переживании Истины; и есть, наконец, знание ложное в своей основе. Существует множество текстов, авторы которых просто выдумали «эзотерические» истины; книг с таким содержанием и сейчас полным-полно. Люди, вдохновляемые ложным знанием, ищут чудес и хотят найти простые объяснения сложным вещам. Они верят в очевидно фантастические вещи, и их уровень бытия уже определяется готовностью в это верить. Люди, пытающиеся найти костыли для понимания себя и окружающих, – вроде тех, кто почитает астрологию, нумерологию и прочие отрасли «эзотерического знания», каким бы верным оно им ни казалось, – тоже обладают довольно низким уровнем бытия. По крайней мере с точки зрения Гурджиева, да и с точки зрения суфиев тоже.

Знание знанию – рознь. Умы современных искателей заполнены всякой чушью, и во времена Гурджиева дело обстояло точно так же, просто тогда эта чушь была немного другой по содержанию. И чем меньше человек способен отличить явное вранье и глупость от истинно духовных текстов, тем меньше уровень его бытия – и никак иначе. Уровень бытия атеистов, считающих все духовные тексты чушью или, в крайнем случае, прекрасными памятниками культуры, нередко бывает выше, чем у людей, верящих в ложное знание, потому что они несколько более адекватны в своих оценках и действиях – во всяком случае, в отношении обычной мирской жизни. Уровень бытия проявляется в том числе и в адекватности реакций человека по отношению к миру и к людям. Реакция Успенского на методы Гурджиева оказалась адекватной его уровню бытия, а вот то, что он взялся учить других людей гурджиевским идеям, уже не было вполне адекватным. И потому разочарование, постигшее Успенского в конце жизни, стало закономерным ее финалом.

Есть еще один аспект уровня личного бытия – навыки, которыми владеет человек. Причем навыки эти могут быть самого разного свойства. Если плотник, например, является мастером своего дела, знает все его тонкости и секреты, то его уровень бытия уже достаточно высокий. Сам Гурджиев владел множеством навыков, и добрая часть воспоминаний о нем посвящена тому, как он их демонстрировал и применял. Если учесть, что практика осознания, по сути, это тоже навык разделения внимания и управления им, то бытие Гурджиева было очень высоким относительно бытия почти любого человека, которого он встречал. А если учесть, что Гурджиев владел навыками гипноза и еще неизвестно чем, то сила его бытия производила необыкновенное впечатление на окружающих. Первое впечатление всегда производил его взгляд – практически все ученики вспоминают о том, каким он был пронзительным. Глаза Гурджиева упоминаются обязательно – черные и выразительные, пронизывающие насквозь. Для большинства своих учеников Гурджиев выглядел сверхчеловеком, и сейчас уже не важно, казалось им это или так оно и было на самом деле.

Можно верить или не верить во что угодно. Есть люди, отрицающие существование объективной реальности и считающие, что она есть порождение их сознания. Поэтому считать Гурджиева шарлатаном и обманщиком можно – и такой точки зрения придерживалось немало людей при его жизни – да и сейчас их тоже немало. Сверхспособности вообще наводят большинство людей на мысли об обмане, потому что годы атеистической пропаганды и всяческих разоблачений чудес не могли не настроить умы граждан на отрицание и недоверие ко всему, что не укладывается в научное объяснение. Поэтому можно решить, что Гурджиев был сильным гипнотизером, который попросту подчинял себе людей, и только особо выдающимся личностям вроде Успенского удавалось вырваться из-под его пагубного влияния. Между тем из воспоминаний его учеников – написанных уже после смерти их учителя – следует, что пребывание с Гурджиевым не прошло зря и что все они в той или иной степени сумели развить свое бытие. И если уж стремиться к тому, чтобы выразить коротко суть того, чем занимался Гурджиев с людьми, – то можно с полной уверенностью сказать, что он помогал им развить свое бытие.

3

Много было Учителей и Мастеров до Гурджиева, но никто так не формулировал главную проблему человечества, как это сделал он. Говорили о том, что человечество пребывает в иллюзиях, во сне, но никто не сказал, что люди – это машины, которые ничего не могут делать, и что все с ними просто случается. То есть именно уровень бытия был сделан тем, к чему следует стремиться, и главным признаком духовного пробуждения, трансформации и вообще развития. Поэтому в практике учеников Гурджиева всегда было много делания – то есть самых разных действий, требовавших терпения, стойкости, высокой степени концентрации и в идеале – осознанности. Я бы сказал, что требования к ученикам порой тоже были сверхчеловеческими – попытка использовать и развивать одновременно три тела – физическое, эфирное и тело ума – была не то чтобы сразу обречена на провал, но требовала от людей огромных усилий. При этом сложные упражнения всегда должны были сопровождаться самовспоминанием, и для его углубления, собственно, они и делались такими сложными. Зная на собственном опыте, что во время разучивания новых движений или обретения новых навыков человек поневоле вынужден быть внимательным и осознанным, Гурджиев создавал практики, в которых использовался этот принцип. Так он начал давать ученикам священные танцы, которые как раз таки совмещали в себе все необходимые требования к упражнению – разучивание движений, сложная хореография и взаимодействие между участниками, требовавшее внимания и собранности. Осознанное делание и здесь оставалось центральным элементом практики. Если учесть, что в хореографии каждого танца закладывалось описание какого-то священного закона Бытия и участие в нем подразумевало углубление понимания самого закона, то становится совершенно очевидным, насколько многогранной была эта практика. Сейчас эти упражнения преподаются под названием гурджиевских движений, и я слышал, что теперь искатели сначала их разучивают, а потом приступают к выполнению. Если это так, то утрачивается одна из главных составляющих целей выполнения движения – учиться ему в процессе практики, обретая навыки в максимальной осознанности, с максимальным вниманием и вообще с наибольшей нагрузкой.