Тут мысли Чанга были прерваны раздавшимися за дверью громкими шагами. Кореец напрягся. Он уже больше двух часов ждал, когда к нему придут. Ведь в полубессознательном состоянии он провалялся неделю – по часам определил, они дату показывали. Значит, Зим и Чан должны очень сильно торопиться выкачать из него нужную им информацию. Вчера вечером, когда Чанг наконец-то полностью пришел в себя, его осмотрел неразговорчивый парень, видимо он исполнял в этой группе роль военно-полевого врача. Результатов осмотра он раненому, разумеется, не сообщил, но Чанг ведь и сам был врачом, понимал, к каким выводам пришел его коллега. Пациент вполне достаточно окреп для допроса. Он удивился, что к нему еще вечером не пришли. Что ж, вероятно, командиры были чем-то заняты, а остальные важные беседы вести не уполномочены. Но сейчас…

В комнату вошли три человека. Зим, Чан и тот самый молчаливый врач. Первым к Чангу подошел именно он. Быстро померил пульс, давление, температуру. Все это время оба его спутника молча смотрели на раненого. Чанг тоже не спешил начинать разговор. Он потратил это время на то, чтобы попытаться справиться со страхом. Откровенно говоря, получилось у него это не блестяще. Слишком уж хорошо он понимал: эти двое могут сделать с ним что угодно и никто им тут не помешает. Места глухие, посторонние люди не ходят. А хоть бы и ходили – этим головорезам человека убить явно ничего не стоит.

Наконец с медицинским осмотром было покончено. Зим вопросительно взглянул на врача. Тот молча кивнул.

– Ну что ж, дорогой Чанг, побеседуем, – сказал Зим, приближаясь к раненому. Он присел рядом с ним на корточки, его лицо теперь было совсем близко к лицу пленника.

– Не о чем мне с вами беседовать, – ответил Чанг. Он очень старался говорить так, чтобы голос не дрогнул. И ему это удалось.

– Почему же не о чем? – приподнял брови Зим. – О бактериологическом оружии, места захоронения которого вы обещали показать нам, прежде чем попытались покинуть наше общество не попрощавшись. Где оно?! – Зим резко повысил голос, оскалился, подался вперед: – Ну?! Говори! Или будешь из себя героя изображать?!

– Не героя. Честного человека, – Чанг побледнел, но голос его по-прежнему был тверд.

– Честного? – теперь Зим почти шептал: – Честный человек обязан служить своей стране!

– Моя страна – Советский Союз! Его больше нет, и служить мне теперь некому! А Корея ничего для меня не сделала. Проживет и без помощи Чанга Зюня, не развалится!

– Вот ты как заговорил! Ну смотри! Не хочешь говорить сам – заставим! Чан!

Чан шагнул вперед. И с непроницаемым лицом наступил лежащему на руку. Прямо на кисть.

Чанг вскрикнул, дернулся, тут же вскрикнул еще раз – резкое движение отозвалось болью в простреленном боку. А Чан все усиливал нажим – по-прежнему оставаясь внешне совершенно спокойным, словно он и не человек, а киборг из фантастического фильма.

– Не калечить! – приказал Зим.

Чан немедленно убрал ногу.

– Ну, будешь говорить? Это ведь даже не разминка. Так, дружеское приветствие.

– Скотина! Мразь! – рявкнул Чанг. – И тут же скорчился – Зим ударил его не сильно, но угодил точно по ране. Боль пронзила Зюня как молния, огнем прошла по всему телу.

– Ничего вам не скажу!

– Ладно, забудем пока про оружие. Скажи, кто у твоих родителей поселился? Что это за тип?

«Какой еще тип? – искренне удивился Чанг. – Кого это отец мог у нас поселить?»

– Не знаю. А если бы и знал – не сказал.

Губы Зима искривила злая улыбка, больше напоминавшая оскал хищника. В его руке появился нож. Короткий, но очень острый, с хищным изгибом. Одним движением Зим вспорол Чангу рукав и приставил острие к его бицепсу.

– Шкуру сейчас драть буду, – процедил он. – Полосочками. А если и после этого молчать будешь, вспомню кое-что из того, что предки придумали. Они в этих делах мастера были.

Чангу было очень плохо, но он нашел в себе силы ответить. Мучители не удосужились даже связать его, видимо считая слишком слабым. За это сейчас Зим и поплатился. Чанг резко привстал и ударил его кулаком в лицо – угодил точно в бровь. И, на свое счастье, тут же потерял сознание от боли в боку. Града ударов, обрушившихся на его тело, он уже не чувствовал.

Впрочем, блаженное беспамятство продлилось бы недолго – очень уж решительно были допросчики настроены. А способы быстро привести человека в чувство есть. Но тут в комнату влетел молодой кореец в камуфляже и с автоматом.

– Мы его ранили! Я нашел кровавый след, он ведет к морю!

Переспрашивать Зим не стал – он прекрасно понял, о ком речь.

– Так зачем ты сюда пришел?! – рявкнул он, вскакивая. – Нам нужен не след, а он сам! Нужно было его догнать и убить!

– У воды след обрывается. Там стоит ржавый корабль, я обыскал его весь, но он пуст.

– Значит, плохо искал! – прорычал Зим. – Веди нас туда!

– А этот? – спросил Чан, кивнув на пленника.

– Он никуда не денется! А если тот урод уйдет, то через несколько часов сюда вся его деревня нагрянет! Туда, скорее! Чан, людей по дороге соберешь!

И Зим кинулся к двери. За ним последовали Чан, уже бормочущий что-то в наплечную рацию, и парень, принесший вести. С Чангом остались только часовой и врач.

Грузовик ученых-экологов ехал по степи, приближаясь к месту, где можно было въехать на узкий перешеек, соединявший остров Возрождения с материком. За ним следовал еще один грузовик – с оборудованием.

Было утро, солнце пекло еще не сильно, ученые, расположившись в открытом кузове грузовика, смотрели на степь и беседовали. Сейчас, когда грузовик ехал по совершенно ровному месту, можно было даже особенно не тратить силы и внимание на то, чтобы держаться за борта.

– Как красиво! – восторженно вздохнула О-Рибу. Японка вдруг расцвела. Оказалось, что она даже весьма недурна собой – ветер трепал выбившуюся из-под заколки прядь волос, на губах девушки заиграла легкая улыбка.

«А ведь у Иримато губа не дура», – отметил про себя Былинкин, который до сих пор считал японку классическим «синим чулком», фригидной истеричкой, свихнувшейся на экологии. Он таких навидался по горлышко.

Впрочем, положительные эмоции всегда красят людей. Особенно женщин. Их действие куда эффективнее любой косметики. А сейчас было от чего прийти в восторг. Проняло даже самого Былинкина, который себя считал человеком не особенно эмоциональным.

Но очень уж хороша сейчас была приаральская степь. Именно сейчас, весной, эти места цвели, совершенно преображаясь. Век их недолог – неделя, полторы, – но свежий человек, попавший в приаральскую степь в это время, бывает поражен и восхищен щедростью природы и чистотой ее красок. Экологи же, особенно чувствительные к красоте природы, были просто в полном восторге. Сейчас они как раз проезжали мимо полей тюльпанов – какое-то время все молча любовались ими, потом, словно спохватившись, О-Рибу схватилась за камеру. Былинкин тоже вытащил из футляра фотоаппарат. Разумеется, он понимал, что примитивная «мыльница» всей этой красоты природы не передаст, это не японская камера. Но удержаться от того, чтобы не сфотографировать, он просто не мог.