Ни раньше, ни позже такой сильной команды не собиралось, а теперь и подавно не будет. В районе всех без разбора чихвостили. И в области на первую группу замахивались. И тут уже без варягов не обошлось.

У Володьки Парамонова было три сестры. Фигуристые девицы, и все три в кудряшках. Поехала старшая на майские праздники к тетке в Иваново… и вернулась оттуда с готовым мужем. Соображаете, из какого города? Там на одного жениха семь невест, гарем можно заводить – а нашим поселковым хоть бы хны. Увидела и увела. И не какого-нибудь замухрышку. Нашего знаменитого Силантьича! Тогда он еще при шевелюре был и без живота. Привезла как раз ко Дню Победы, на открытие сезона. Парамон приводит на стадион нового родственника, зять он ему или шурин – я в этой науке всегда путаюсь, – приходит и заявляет, что парень за «Текстильщик» играл. А у того на майке и впрямь «Текстильщик» написано. Где ее выдали? Может, действительно в классной команде, а может, и в фабричной – в Иванове все текстильщики, поди проверь. Проверить трудно, а попробовать можно. Тем более что в своих бутсах пришел. И комплекция настоящего стоппера. Короче, поставили на игру. В то время защитники даже в столичных командах играли в кость или на корпус, водиться не умели, ценили за удар. Кто выше – тот капитан. И Силантьич при первом же «свободном» показал, на что способен. Разбежался… и с тещиной ноги почти до штрафной. И стадион ахнул. А правая у него в наколеннике была. Болела или для понта – не знаю. Только с первой же игры народ заговорил, что правая у него – смертельная. Якобы еще в Иванове с него расписку взяли, что за удар правой ногой привлекут к уголовной ответственности, как за применение холодного оружия. Парамон клялся, что собственными глазами эту расписку видел.

Поиграл Силантьич недолго, сезона три, потом отяжелел и выходил только на замену. Если нарывался на молодых нападающих, от него совсем толку не было. Ребята бегают быстро, хорошо, если до штрафной успеет уронить, а чуть зазевался… и судья отсчитывает одиннадцать метров. Через игру, если не чаще, на нем пеналя зарабатывали. Чужие зарабатывали, а наши огребали. Отступал Силантьич, но ударчик оставался, пусть и дурной. Один раз даже сверхточностью удивил. Правда, после свистка. Пацаны уже сетки с ворот снимали. Ванька Слободчиков сидел на верхней штанге и сбрасывал петли с крючков. А Силантьич, он только в конце второго тайма на замену вышел, не успел наиграться, гнал мяч по полю, а потом влепил метров с тридцати – и точнехонько Слободе в ухо. Сидел человечек на перекладине, и вдруг не стало, скувырнулся. Видели, как фигурки в тире падают? И он так же. Хорошо парень ловкий, повис на перекладине, ногами зацепившись, а то бы наверняка шею свернул. Сам испугаться не успел, а других перепугал, особенно Силантьича. Подбежал к воротам, бледный как поганка, весь в поту, и спрашивает кастрированным голоском, не больно ли. Нашел чего спросить. Интересно, что бы он сам ответил, болтаясь вниз головой? А Слобода молодец, не растерялся:

– Прекрасный пас, – говорит, – точно на голову, – а потом качнулся и чище заправского гимнаста выполнил соскок на обе ноги.

Ловкий парень, ему тогда лет четырнадцать было, если не меньше, а он не хуже любого мужика играл. Мяч у него, как намагниченный, к ногам лип. Отобрать – дохлый номер, только оттолкнуть или уронить. Но он вставал, пеналя не выклянчивал. И сам забивать умел, а главное, какие пасы разбрасывал, самородок.

Кстати, по метрикам он числился не Ванькой, а Тенгизом: батька в честь однополчанина обозвал. Тенгиз Иванович, да еще и белобрысый – каково? Так бы и вырос, если бы не заболел какой-то пакостью, типа костного туберкулеза. Каким только врачам его не показывали – бесполезно. И он мучился, и родичи страдали, пока бабку-знахарку не нашли. Та осмотрела, обнюхала, но лечить ребенка с басурманским именем отказалась. Батьке деваться некуда. Быстренько окрестил его Иваном. И помогли старухины припарки. Поднялся пацан и забегал. Любому здоровому на зависть. А потом, на зависть любому здоровяку, влюбился в самую красивую девчонку на поселке, а самой красивой считалась младшая сестра Парамонова. По уши влюбился. Она тоже вроде того. На велосипеде с ним каталась, сначала на багажнике, потом на раму пересела. Да по-другому и быть не могло: Слободу уже за мужиков играть ставили. Железнодорожникам гол проигрывали, а он за четыре минуты до свистка трех человек в штрафной обвел, не считая вратаря, которого он ползать заставил… и вкатил мяч в ворота. Артист.

А потом появился Седой. Шикарно нарисовался. Пришел на стадион в остроносых корочках, брюки внизу на молниях, рубашка в пальмах и кок набриолиненный – стиляга первый сорт. Ребятишки на лужайке в очко играли. По копеечке. А он – сразу трешник на банк. И огреб, конечно. А потом весь выигрыш вывалил в чью-то тюбетейку и отправил в магазин за выпивкой. А сам двинул к теннисному столу, будто бы время скоротать. Покрутил в руках ракетку, пощелкал по ней ногтем, скривился, но играть не побрезговал. Когда гонец вернулся, Седой уже четвертую партию выигрывал. Выпил он полстакана, не больше, остальное толпе на растерзание оставил, и благодарная шпана в тот же вечер о его талантах на весь поселок раструбила: и про карты, и про теннис, и, самое главное, про футбол. Он ведь и на поле спектакль дал, да еще какой. Врезать пыром от ворот до ворот – дело нехитрое. Это мы уже видели. Седой пришел на поле не в бутсах, а в остроносых корочках – улавливаете разницу? В том-то и дело, настоящий мастер никогда не будет разгуливать по улицам в спецодежде. Вышел на поле и встал, руки в боки, а когда мячишко случайно выкатился к нему, подцепил его носком, пожонглировал с левой на правую, с колена на плечо, с головы на пятку, с пятки на носок, а потом – резаным по калитке, не сильно, зато – чистенько в девятку.

Поселок весь вечер гадал – кто такой, откуда взялся и к кому приехал?

К Парамоновым, к кому же еще.

Силантьич, конечно, помог. Когда-то они вместе играли, вот и пригласил к теще на блины. А науськал – ясное дело – Парамон. У того интерес особый, успел привыкнуть к уважению, понравилось кататься бесплатно и в район, и в область, на все игры. Возили как запасного игрока с правами завхоза, но без обязанностей – почетно, выгодно, удобно. Только недолговечно. Начал Силантьич на скамейке запасных засиживаться – и под Парамоном место заскрипело. Тут-то и понадобилась средняя сестра, точнее, жених для нее.

Поселок мечтает, как бы такого игрочка к рукам прибрать. Парамон вокруг конторы круги выписывает, прикидывает: с какой стороны к начальству подкатиться. Теряет время и не догадывается, что начальство уже готовенькое. Солдаткин сам заманил его в кабинет. И торговаться не пришлось: и зарплату, и квартиру – все устроили…

И голы в чужие ворота полетели один за другим. Седой забивал и пыром, и щечкой, и головой, и коленом, и в падении через себя – из любых положений и на любой вкус.

Одних – насухо, других – начисто, а пятых – в пух и прах. С тринадцатого места на третье перебрались. А там уже и до первой группы шаг да маленько.

Размечтались.

Разбазарились.

Раздухарились.

Разговоры пошли, что вход на стадион платным будет, как в настоящем городе. И даже радовались этому. Утки в дудки, тараканы в барабаны. О Седом легенды сочиняются одна другой цветистее, только вот запашок у некоторых цветов странноват. И все потому, что сомнение в народе большое. Непонятно людям, с какой стати классный игрок в нашем болоте завяз. Злые языки уверяли, что он проигрался в карты и прячется от расплаты. Добрые шептали, что испинал кого-то в ресторане и прячется от милиции. Парамон успокаивал – никакой уголовщины, просто Седой влюбился в его среднюю сестру. У них же футбольная династия: Силантьич старшую взял, средняя за Седого пойдет, младшая Ваньке Слободчикову достанется, если он играть лучше всех будет, а уж собственную дочурку Парамон обязательно в Высшую лигу выведет.