Потом куплеты следуют обратно, все понижая число человек до одного. Эта песенка хороша тем, что уже в середине большинство поющих непременно собьется, получается веселая каша, и все кончается общим смехом.

Я очень хотела бы, в свою очередь, продемонстрировать англичанам и наши комические песни, особенно украинские, вроде:

Но у меня, к сожалению, нет достаточно компетентной компании, так как Софья Петровна все время занята «высокой» политикой, а Боярский — родом из Бердичева и песнями мало интересуется. У него все время какие-то темные операции и вычисления, так как на нем лежит снабжение делегации продуктами, открытками, марками, визами, папиросами и прочим. С момента отъезда из Москвы каждый делегат получает неограниченное количество самых лучших «кремлевских» папирос, которых в обычной продаже не достать. Кроме того, на Боярском лежит обязанность вообще заботиться о делегатах. Если, например, кому-нибудь нужно полотенце, носовой платок, чулки, даже непромокаемое пальто, он должен все это достать. В Ростове, например, все делегаты получили по паре галош, которые с гордостью потом увезли к себе в Англию. Понятно, что Боярский старается провести все эти операции с максимальной для себя прибылью. Поэтому ему не до украинских песен. Делегаты и особенно делегатки смотрят на него в некотором роде, как на благодетеля, относятся к нему с неизменным уважением и говорят:

— What a kind man this Bojarski![16]

Так незаметно добрались мы до Грозного. Здесь был снова торжественный прием, и большевики устроили делегации банкет в инженерном клубе. После банкета нас повезли осматривать нефтяные вышки. Как известно, в самой Англии нефти нет, и поэтому англичанам здесь все было внове и очень интересно. Расспрашивали подробно о процессе производства и записывали старательно ответы в свои блокноты. Вспоминаю, между прочим, и такой случай. Засаленный и грязный рабочий кряхтит у насоса, которым выкачивают нефть из недр. Мы подходим, и Вольтон спрашивает:

— Сколько вы получаете в неделю?

— Сорок рублей.

— Сколько это будет на английские фунты? — обращается Вольтон ко мне.

Мне так и хочется сказать ему, что ведь советский рубль далеко не полноценен, что если по курсу эти сорок рублей и составляют два английских фунта (это было до всяких девальваций достопочтенного фунта), то по покупательной способности — это не более, чем десять шиллингов. И я оглядываюсь по сторонам. Как будто никого опасного около меня нет.

— Это два фунта, говорю я, но цены на хлеб и прочее выше, чем у вас в Англии, так что на самом деле это меньше, чем два фунта.

— О, говорит мистер Вольтон, — а мне Слуцкий еще сегодня утром говорил, что цены на продукты в Советском Союзе значительно ниже наших. Как это возможно?

— Что они говорят? — справляется рабочий.

— Он сравнивает вашу зарплату с зарплатой английского горняка.

— Да он разве тоже горняк? — удивляется рабочий. — Ишь ты, а как хорошо одет, нам бы пиджачок такой. Из Англии, значит? А сколько же он там зарабатывает?

— Восемьдесят рублей в неделю.

— Вот это да. Живут, значит, ничего себе. А еще бастуют черти.

Я, конечно, не рискую перевести последней фразы Вольтону, к нам как раз подходит коммунист Ллойд-Дэвис. Он вечно около меня крутится, видно от ячейки задание получил. Разговор обрывается. Вечером Вольтон ловит меня во дворе инженерного клуба;

— Camrade Тамара, не можете ли вы назвать мне цены на важнейшие продукты?

Что мне делать? Ведь если я их перечислю, он запишет их, а затем будет везде ими оперировать при беседах и со Слуцким, и с другими коммунистами. Я говорю, что составлю ему список на днях. Хорошо, что он этим удовлетворяется. Я же надеюсь как-нибудь узнать у Слуцкого, что такое он навыдумывал Вольтону о ценах. Может быть, перед самым отъездом делегации в Англию, мне и удастся подсунуть Вольтону настоящие цены. Пусть хоть поздно, но узнает правду.

Тяжела ты, шапка советской переводчицы!

* * *

На следующее утро нас везут показать новый горняцкий поселок. Нужно отдать справедливость, что грозненские промыслы, равно как и бакинские, оборудованы несравненно лучше, чем донбасские шахты. Потому ли, что до революции здесь хозяйничал иностранный капитал, или потому, что нефть составляет важнейший продукт советского экспорта, все здесь как-то благоустроеннее. Большевики с гордостью показывают нам улицу новых «коттеджей» для рабочих. Действительно, десятка два довольно красивых домиков выстроены вдоль асфальтированной улицы. Но это и все. Остальные рабочие живут буквально в жалких лачугах. А англичан как раз всего больше поражают советские жилищные условия. В Англии люди вообще привыкли к большому комфорту. Выясняется, что у каждого из наших делегатов имеется, как правило, собственный домик из четырех до восьми комнат. У многих есть ванна, не говоря уже об элементарных удобствах. Что бы они сказали, если бы узнали, как живем мы — москвичи! Иногда по восьми душ в одной комнате. Но они, конечно, этого не узнают. Никто, в том числе и я, не осмелится им об этом рассказать. А здесь, в Грозном, они удивляются, что рабочая семья помещается в одной комнате, потому что каждый коттедж рассчитан на три семьи. По нашим же советским условиям, уже и эти коттеджи — большое достижение.

Возвращаемся к обеду в клуб. Тут нас ждет сюрприз. У Грознефти имеется собственный санаторий на местном курорте Горячеводске и нас хотят туда повезти отдохнуть. Это где-то в горах, там имеются серные горячие источники, там можно будет выкупаться и подышать горным воздухом.

Подают автобусы. Усаживаемся и едем. Чудесная вьющаяся между скалами дорога. Стоит как раз хорошая погода, север остался далеко позади, а конец сентября у нас на юге России дивно хорош. На поворотах автобусы накреняются то вправо, то влево, нас бросает друг на друга, получается веселая свалка и делегатки звонко и заразительно хохочут.

Поздно вечером приезжаем в Горячеводск. Мелькают гостеприимные огоньки санатория. Там уже предупреждены о нашем приезде, нас ведут в предназначенные нам комнаты, мы моем руки и направляемся в столовую. Огромный стол буквой П накрыт посреди санаторной столовой и уставлен всякими яствами. Мне смертельно надоело целыми днями переводить. Мне так хочется, хоть один разик, покушать спокойно, чтобы не прислушиваться к речам, к вопросам, хочется, наконец, перестать быть переводчицей и сделаться простой смертной, но не тут то было. Директор санатории — конечно, коммунист, тоже хочет приветствовать делегацию. И здесь, в глуши предкавказских гор, начинается та же волынка: