Я паркуюсь перед нашим домиком, беру с «пассажирского» сиденья пакет с круассанами, подхожу к двери. Она заперта на ключ. Вокруг ни души. Я достаю из кармана свои ключи. Странное дело — сейчас девять утра, а Коринна не работает по пятницам в утреннее время.

Отпираю дверь, выключаю «охрану» и… застываю на месте. В прихожей прямо передо мной лежат мои вещи — компьютер, гладильная доска, паровой утюг, картина, три чемодана, четыре одежных чехла и шесть картонных коробок со старинными первоизданиями, словом, все, с чем я год назад приехал в Шатору. Как ни удивительно, но первая мысль, посетившая меня при виде этой кучки имущества, касается не столько поступка Коринны, сколько вывода из него: до чего же мало места занимает целая жизнь!

Я распечатываю конверт, лежащий на картине «Небесная фантазия» Лидианы Ланж (акриловые краски по холсту) — на ней изображен распятый Христос в эйфории, без всяких ран и тернового венца — сама художница и ее налоговый инспектор сидят за столом в тени его креста, посреди пустыни, кишащей змеями.

Жан-Люк,

Если ты решил меня бросить, лучше сделай это сразу. Я прекрасно понимаю, что тебе сейчас трудно со мной и поэтому захотелось чего-то на стороне, но я очень сильно люблю тебя, и у меня больше не хватит сил перенести еще один жизненный крах из-за мужчины. Так вот: если ты считаешь, что можешь ночевать неизвестно где, даже не потрудившись позвонить мне и придумать какую-нибудь ложь во спасение, если тебе наплевать на то, что я не спала целую ночь, представляя тебя то в постели шлюхи, то в агонии среди обломков машины под обрывом, ты глубоко заблуждаешься, — этого я не потерплю! Я обзвонила все окрестные больницы, поставила на ноги полицию, чтобы мне сообщали даже о самых мелких несчастных случаях, и чем все кончилось? Единственное, что тебе пришло в голову написать мне сегодня утром, это твое жизнерадостное «Еду!», — как ни в чем не бывало! Что же это такое — легкомыслие беззаботного гуляки, садизм в чистом виде или хамское пренебрежение?

Ты можешь оставить свои оправдания при себе; я виню тебя только за эту бессонную ночь, за мои страхи и твое наплевательское отношение ко мне. И прошу только об одном: если ты намерен меня бросить, не тяни с этим, действуй, как хирург — быстро и решительно. Не ищи встречи со мной, я хочу поставить точку сама, без тебя. Меня не будет целый день, Жюльен в школе до шести вечера, таким образом, в твоем распоряжении достаточно времени, чтобы забрать свои вещи.

Но если ты их оставишь, если я после работы найду их на том же месте, значит, всему случившемуся есть другое объяснение, а не то, что я высказала в этом письме. В этом случае, я согласна встретиться сегодня вечером. Но только умоляю, будь честен со мной! Не оскверняй ложью мое согласие отпустить тебя на свободу, чтобы ты мог вычеркнуть меня и Жюльена из своей жизни. Если вы с ним захотите видеться в мое отсутствие, — я, конечно, не буду вам мешать. И не беспокойся насчет своей половины квартплаты: я кому-нибудь сдам верхний этаж.

Вот и все. Прислушайся к голосу сердца и живи своей жизнью. Я не отрекаюсь от слов, сказанных мной позавчера: я готова делить тебя с другой женщиной, которая даст тебе то, в чем я тебе сейчас отказываю, но прошу сказать об этом откровенно. Слишком уж я настрадалась до встречи с тобой от всяких лживых умолчаний.

Надеюсь, ты правильно поймешь мои чувства и отнесешься к ним с уважением, либо найдешь убедительные доводы, которые опровергнут мои догадки. Я была искренней, когда писала это письмо, и надеюсь, что ты ответишь мне тем же. Заранее благодарю,

Коринна.

Я уронил руку, в которой зажал скомканное письмо, и яростно пнул свои чемоданы. Да что же это такое, просто с ума сойти можно! Бросившись в кухню, я схватил блокнот, в котором мы по очереди записывали, что нужно купить, вырвал из него листок и начал судорожно писать ответ. Во-первых, ее обвинение просто нелепо: вчера вечером я послал ей эсэмеску и дважды звонил, — не может быть, чтобы она ничего не получила! Я, конечно, ничуть не сомневаюсь в ее искренности, потрясен ее письмом, убит тем горем, которое доставило ей это недоразумение, люблю ее по-прежнему и заверяю, что в наших отношениях ничего не изменилось, а потому прошу встретиться со мной в Long Way, где буду ждать, начиная с семи вечера. Там я расскажу ей обо всем, что со мной стряслось — о грозе, о липе, о телефонных помехах и незадачах с проверкой дел этих психов из Green War. В качестве вещественного доказательства — впрочем, довольно смехотворного, — я приложил к своей записке счет за пребывание в замке и, в завершение этого «крика души», добавил, что отлучение от ее ласк сводит меня с ума, это чистая правда, но я могу поклясться чем угодно, что в моей жизни нет никакой другой женщины.

Вернувшись в переднюю, я положил свой ответ на ту же, снятую со стены картину, где нашел ее письмо. У меня даже не хватило мужества побриться и переодеться; я вышел и запер за собой дверь, с необъяснимым, но искренним ощущением, что последняя фраза моего послания лжива, опасно лжива, что это начало какого-то предательства.

В саду я бросил наземь свой ранец и обнял своего единственного приятеля — многовековой голубой кедр, из-за которого и уговорил Коринну снять именно этот домик. Потрясающее дерево, настоящий великан с таким огромным дуплом, что в нем можно стоять во весь рост. Он излучает силу, заражающую меня каждое утро энергией, которую я потом растрачиваю попусту. И которая убывает еще быстрей, когда моя рука касается его «приемыша» — тоненького сухого ясеня, росшего вплотную к кедру, чья кора со временем обволокла и задушила его.

Я бы хотел, чтобы гренанская липа вечно стояла на своем месте. И чтобы прошлой ночи никогда не было. У меня еще много времени до семи вечера, чтобы вытравить из души завладевшее мной смятение, выбросить из головы эту историю с Изабо и убедить себя с помощью веских доказательств, что все это чистый бред, дурацкие фантазии — или попросту заговор.

* * *

Начал я с того, что остановил машину возле бакалейной лавки на улице Мюссе, купил луковицу и спрятал ее в правый карман. Пускай это смешно, но если Рафаэль Мартинес прав, плевать мне на все! Я не собираюсь терять Коринну ради виртуального траханья с шестисотлетней любовницей. А в обеденный перерыв съезжу к своему напарнику в больницу, покаюсь перед ним в неверии, признаю справедливость его доводов, — недаром же он проработал в Берри целых десять лет! — соглашусь с тем, что колдовские чары властны даже над налоговыми инспекторами, расскажу о вчерашней ночи, выслушаю его советы. И если он подтвердит, что затейники из Гренана действительно запудрили мне мозги, то плохо же им придется: я напишу их имена на бумажках, скатаю бумажки в трубочки и заморожу в лотке для льда. Экзорцизм on the rocks![31]

Вот в таком-то расположении духа я и прибыл десять минут спустя на стоянку налогового управления. Пока я приглаживал волосы, глядя на свое отражение в лобовом стекле, через три площадки от меня запарковался темно-синий «Ситроен С6», прикрыв собой каллиграфическую надпись на асфальте: