Вой сирены еще усилился и заглушал теперь даже тяжелые удары в дверь. Рваное треугольное отверстие появилось уже в одной из створок, но Улисс не смотрел в ту сторону. Широко взмахивая топором, он перерубал последний кабель.

Черный человек привычным движением нажал кнопку, даже не взглянув на циферблат. Еще один час. Ночь подходит к концу. Где же парень? Почему застрял? Перепиливает засовы? Или заблудился в лабиринте монтажного лаза? А может быть… Нет. Только не это. Если Улисс погиб, он даже не сможет ничего толком об этом узнать. Снова потекут годы беспросветного сидения в подземной тюрьме. Тюрьме без решеток и запоров, и оттого еще более мрачной и холодной.

– Господи, помоги ему!

Человек встал и заходил по комнате.

– Растяпа, слизняк! – шептал он, обращаясь к себе. – Почему ты не пошел сам? Куда ты отправил его, зеленого мальчишку, почти дикаря! Убийца! Старый, трусливый убийца!

И вдруг под потолком вспыхнула и замигала белая лампочка, заверещали, запели сигналы тревоги, и бесцветный синтетический голос произнес: «Внимание, авария в системе контроля напряжения. Авария в системе тепловых датчиков. Авария в системе автоматического старта. Автоматический старт невозможен. Внимание…» Человек медленно опустился в кресло.

– Ну, вот и все, – произнес он, обращаясь к циферблату на стене, – ну вот и все.

Слезы текли по его щекам, черным от въевшегося в них пепла войны.

«Я говорил Улиссу, – думал он, – что война длилась один день. Я обманул его. Она кончилась только что. Она шла, не переставая, все это время, потому что пока опасность висит над головами людей, война продолжается».

Он еще долго сидел, глядя в пространство, а потом вдруг вскочил как ужаленный.

– Да что же это я? Ему ведь, наверное, нужна помощь! Скорее туда, к нему!

Он подхватил стоявший у стены автомат и бросился было к выходу, но у двери остановился и, обернувшись, поглядел на циферблат. Конечно, этот механизм не играл теперь никакой роли, но стрелка продолжала двигаться, и уйти сейчас, когда она снова приближалась к красной черте…

– Хорошо, – сказал себе человек, – я останусь и дождусь этого момента. Главное – вытерпеть всего несколько минут. Это излечит меня сразу от всех страхов.

Он сел в кресло и впился взглядом в циферблат.

Стояла глубокая тишина, белая лампочка продолжала вспыхивать и гаснуть. Стрелка медленно приближалась к красной черте. Вот уже не толще волоса зазор между ними. Пальцы человека стальной хваткой стиснули подлокотники кресла. Глаза его готовы были выскочить из орбит.

И вот стрелка коснулась красной черты, наползла на нее, миновала… и, упершись в правый конец шкалы, замерла. Тишина ничем не нарушалась. Последний снаряд войны уже не мог взлететь. Но человек в кресле не шевелился. Он был мертв.

Солнце поднялось довольно высоко, когда Улисс выбрался наконец из тумана. Он оглянулся и увидел долину совсем такой же, как в первый раз. Высокие отвесные стены, освещенные солнцем, казались розовыми, туман клубился кипящим морем. Улисс перебросил автомат за спину и, бережно прижав к груди коробку с ампулами, зашагал в гору.

Ксана, думал он. Только бы Ксана была еще жива. И Увалень, и Дед, и Шибень.

Живым еще можно помочь.

Ветер медленно перелистывал блокнот, трогая страницы невидимыми пальцами. А полковой капеллан в это же время что-то сердито рявкал в мегафон, восседая на громоздком папском троне. Да-да! В том самом, взятом обозниками в Ватикане во время прошлых Игрищ…

И капеллану, и ветру было безразлично, что я пишу в блокноте. И всем-всем-всем остальным. Даже мне по большому счету тоже скоро будет наплевать. Но сейчас отчего-то стало грустно.

И ветер куда-то исчез, надоело ему все…

Как странно – никогда не думал, что доведется стать летописцем. Наверное, это признак того, что срок мой пришел. Да и «летописец» звучит неправдиво. Какое тут лето? Лето я помню: оно – доброе и теплое. Теперь погода пребывает в беспорядке. И прямо посреди грозы может посыпать густой снег, а день и ночь будут разделять градусов сорок по Цельсию. Когда как. То днем холодно, ночью жарко, то наоборот. И наверняка не угадаешь, даже метеослужбу расформировали за ненадобностью, а монетку солнца мы видим как будто через засвеченную фотопленку.

Так что лета теперь нет, и я – не летописец. Пусть те, кто решил спастись бегством и стартовал к ближайшему убежищу, когда-нибудь вернутся и прочтут эти записи. Главное, чтоб к тому времени никого из нас не осталось. Уж мы-то знаем, как следует поступить с ублюдками! А вот они вряд ли представляют, что творится здесь и сейчас. Наверное, на Луне считают, что, кроме них, никого и не осталось. Мы то же самое думаем о них. Дурацкий паритет дурацких мыслей. Вначале было много разговоров: «Легко ли им там, на каменистом лунном ландшафте? Хватит ли кислорода?» И мечтали, чтоб не хватило. Но разговоры угасли сами собой, потому что всем на все наплевать…

А что будет с нами? Да уже ничего…

Полковой капеллан постоянно твердит: «Помоги нам Господь!» Но даже он понял, что Бога нет. Если и был, то схватил свои восемьсот рентген, и мы ему стали не нужны. Хотя нет – Бог покинул нас еще тогда, когда первые ракеты выползли из своих шахт, озарив окрестности огненными сполохами и нарушив привычный ход истории ревом разрезаемого воздуха. До того дня все как-то забыли о них, но они не забыли о нас. И теперь мы имеем то, что имеем…

Мертвый день, мертвая ночь, мертвая смерть…. Вот все наше существование. Сплошные паритеты. А жаль. Уж кто-кто, а я точно не желал себе никогда подобной участи.

Сейчас даже как-то неприлично вспоминать, а ведь я был мелким клерком в отделе продаж компьютерного салона. Мой сержант – владельцем автостоянки. Про капеллана вообще поговаривают, что он занимался сутенерством.

Но это было тогда… А сейчас…

Нам нечего больше желать в этой жизни.

Остаточные излучения по нескольку раз прошли сквозь наши тела. В небесной канцелярии Бога появились рентгеновские снимки всех выживших. И мы равнодушны к женщинам. А они, в свою очередь, никогда не станут матерями, даже если и найдется хотя бы одна, которую не пристрелили от ненависти и бессилия.

Наконец-то (вот оно – равенство!) исчезли деньги. Потому что нам нечего на них купить, а запасы питания, анаболики и спирт находятся под контролем Комитета, и дележ идет относительно честно.

Вся поверхность когда-то изумрудно-голубого космического мячика, с носка запущенного Создателем в вечное кружение – сожжена!

Разом исчезли любые разногласия. Смешная демократизация всего мира забыта. И мы не желаем уже чужих территорий, точно так же, как никому не нужен пахнущий ныне несвежей тушенкой Город Ангелов, когда-то омытый огнями, или запеченное в бетонную лепешку Большое Яблоко.