Брандт поднял руку, осмотрелся еще раз и махнул платком:

— Пошла яхта!

Ловким движением Петр выбил клин, упали подпоры, яхта мгновение-другое задержалась, будто раздумывая, и медленно двинулась к воде. Салазки, все убыстряя бег, скользили по направляющим брусьям, задымились смазанные салом полозья. Раздвигая кормой толщу воды, яхта плюхнулась в озеро. Затрезвонили колокола церкви. С пригорка выстрелила старая пушечка, на корме Апраксин вздернул на флагштоке царский штандарт. Загудела примолкшая было толпа на берегу, потом началось праздничное веселье…

А в аккурат накануне спуска яхты из Москвы явился гонец от Ромодановского, передал царю матушкино повеление быть на панихиде по Федору Алексеевичу. Утром царь уезжал, но оставил Апраксина в Переславле:

— Не мешкай яхту доделывать, мачты до сих пор не готовы, снасти не прилажены. Холстину я привезу, парусы здеся ушьем. Фрегат покуда повремените ладить. Наиглавное, яхту привести в ажур.

Проводив царя, Апраксин сразу попросил Карстена:

— Ты, Брандт, сведущ во всех хитростях корабельного строения, пожалуй, просвети и меня. Государь-то строго спросит. Но, не зная дела, как буду я доглядывать за работами?

Карстен слушал, согласно кивал головой, а про себя подумал: «Впервой за столькие годы встречаю царского стольника, приверженного к строению судов. Разве Ордин-Нащокин тож привержен был».

— Дело сие познается долгие годы. Пожалуй, и жизни человеческой не хватит, чтобы постигнуть все таинства искусного строения судов. — Старый мастер запыхтел трубкой. — Но мы начнем не откладывая, дабы хоть толику успеть.

К удивлению Апраксина, голландец пошел не на верфь, не к яхте, покачивающейся у пристани, а в сторону, где под навесом лежали бревна, брусья, дубовые кривули и немного досок.

— Для доброго судового строения надобен особый лес. Для шпангоутов и корпуса судна один сорт, для обшивки и палубы — другой. Во всех случаях дерево должно быть без сучьев.

Присев на бревно, Карстен начал рассказывать, как и где лучше выбирать корабельную сосну, дубовые деревья, для каких деталей годится еловая древесина.

Две недели Апраксин ходил, не отставая ни на шаг от Брандта, слушал, как мастер показывает и спрашивает с плотников, попутно объясняя ему азы постройки судов, начиная с закладки. Прежде чем приступать к делу, надо знать, какое судно, воинское или купеческое, где оно будет плавать.

— Одно дело судно для озера или речки, тут много мелководья, особых бурь не бывает. К примеру, на Плещеевом озере судно должно иметь плоское днище. Но царь захотел строить яхту, как для моря, и мы соорудили ее килеватой, с круглыми скулами. — Карстен чертил на песке прутиком поперечный разрез яхты, показывая и объясняя…

Дни летели незаметно, вот-вот должен был приехать царь, но тут нагрянула беда.

После отъезда царя занемог земляк Брандта, старик Корт, которому давно пошел седьмой десяток. Жил он вместе с Брандтом в избе, срубленной неподалеку от Горицкого монастыря, на Птичьем подворье. Работал он, как всегда, с рвением. На весеннем солнышке, видимо, жарко стало. Скинул кафтан. Остался в одной рубашке. Прохватило его холодным сквозняком, тянувшим через всю подель, простудился, начал кашлять. Апраксин приставил к нему Федосея Скляева. Как-то подружились они с Кортом. Нравилась старику в Федосее природная смекалка, горение в работе, любознательность во всем. Частенько допоздна задерживались они на подели, пока солнце не пряталось в темнеющий на горизонте лес…

Последние дни Корт совсем сдал. В ночь на Вознесение он хрипел, метался по постели, а поутру затих навсегда.

А наутро прискакал царь. Узнав о кончине старого мастера, отправился на похороны, захотел проститься с Кортом. Хотя он и был иноземец и другого вероисповедания, собрались все жители рыбной слободы, многие веськовцы, все мастеровые и потешные. Царь поцеловал Корта в лоб и первый бросил горсть земли в могилу. Похоронили его на кладбище Горицкого монастыря, чуть в стороне, у ограды…

Несколько дней после похорон Корта ушло на изготовление парусов из привезенной холстины. Прямо на верфи, под присмотром Брандта, бабы кроили и сшивали полотнища холста. Тут же объяснял он потешным, как обращаться с парусами.

Но одно дело слушать объяснения Брандта на берегу, поглаживая, ощупывая податливую холстину. Совсем другое случилось, когда подняли паруса на мачту и пошли на яхте по озеру. Ее начало мотать из стороны в сторону, и Карстену пришлось, подобрав паруса, направить судно к пристани и обучать «молодых» матросов, не отходя от причала. Петр покрикивал на преображенцев, раздавал оплеухи то Меншикову, то Скляеву, не раз в сердцах бранил Апраксина:

— Ты, Федор, у нас вроде старшего на яхте, так блюди порядок и с нерадивых спрашивай.

Апраксин не переносил спешки в серьезных делах:

— Корабельное мастерство, государь, люди веками постигают, иногда и жизни не хватает, тут борзо неуместно.

— Ты-то сие откуда прознал?

Апраксин хитро сощурился, посмотрел на Брандта:

— Сведущие морехоцкие люди толкуют…

В эти знойные дни наступило затишье, и Брандт успокаивал Петра:

— Все одно, государь, от пристани не отойдем, ветер-то поутих.

Наконец с севера потянуло прохладой, на озере появилась рябь, задул слабый ветер.

Чуть свет Петр поднял на ноги всю ватагу, и с восходом солнца яхта отвалила от пристани. На этот первый раз командовал Карстен Брандт, но Петр сразу предупредил Апраксина:

— Приглядывайся, Федор, в другой раз ты будешь начальствовать.

Так и выпало Апраксину стать первым капитаном корабля на Переславской флотилии.

Почти две недели подряд, пока не стих ветер, яхта с утра до вечера под парусами сновала из края в край озера…

Обветрились и загорели новоиспеченные мореходы. Матросы из потешных набили мозоли на ладонях, но хватко держали снасти парусов, старались лихо выполнять команды. Не всегда, правда, все ладилось, когда и путали с непривычки. Иной раз найдет внезапно шквал, накренит яхту, боязно, вдруг перевернется? Отбегали от борта, жались к мачтам.

Петр смеялся, покрикивал, раздавал пинки…

Озерная потеха так завлекла, что забылись иные царские обязанности.

Как-то вечером первый спохватился Апраксин. После ужина, чуть захмелевший, рыгнув, повернулся к Петру:

— Государь, тово, панихида-то вчерась была, кажись, завтра-то Духов день вроде…

Петр сверкнул глазами по затылку сидевшего рядом Меншикова:

— Тебе, пес, даве в Москве наказал — напомнить о братце Федоре, царство ему небесное. — Петр перекрестился. — Только тебе жрать да хмельным баловаться. Что теперича маменьке сказать, ась? — Глянул невесело на Апраксина. — Ну, да семь бед. Федор, вели лошадей готовить, к ночи и тронемся. Да она, кажись, и кончилась, — проговорил Петр, глядя в открытое оконце на зардевшееся на востоке небо.