– Не твое дело.

– Ладно, не мое, – легко согласился Гумно. – Одну я видел и, ты уж не обижайся, взял бутылку с водой. Пить захотелось. Где находятся другие точки – не интересуюсь. Скажи только одно: тебе ведь приходится постоянно их проверять? Причем чаще всего с нулевым результатом?

– Будто сам не знаешь, – буркнул Фома.

– Во-от! А у него есть точка выброса, которая работает как часы! Он нашел способ. Что ни день, то полсотни человек, а то и больше. Сам понимаешь, тут уже совсем другие возможности!..

– Ничего я не понимаю. Какие еще возможности? Тьфу, да столько людей феод просто не прокормит!

– Он прокормит больше, чем ты думаешь. Но всех кормить и не надо. Только лучших. Селить их в оазисах вдвое-втрое плотнее, чем раньше, и заставлять работать как следует. Чтобы ни одна пядь земли не пустовала. Будь спок, с них можно стричь не то что десять – сорок процентов. Уже проверено. Живы будут, не подохнут. Жить всем хочется, да не все того достойны. Так что если кто сыграет в ящик или возмутится – ну что ж, на его место найдется уйма желающих, ферштейн?

– Не ферштейн, – сказал Фома. – А остальных куда девать?

– Тьфу, тормоз! В носильщики, куда же еще! Я вот сразу допер. Проложить более-менее надежные маршруты, время от времени их корректировать, назначить главного караванщика из тех, кто потолковее, объяснить ему про ловушки – и вперед! Жить захотят – дойдут. Может, и не все, но большинство дойдет, а дохляков и болванов не жалко. Этот метод тоже уже проверен – и еще как работает! Избыток людских ресурсов, знаешь, вещь в себе, но если взяться за дело с правильной стороны…

Гумно мечтательно закатил глаза. Фома ощущал желание двинуть чем-нибудь твердым и тяжелым промеж этих глаз. Если бы гость выказал страх, желание это стало бы непереносимым. Но нет – Гумно, как видно, был убежден в успехе своей миссии.

– Ты продолжай, я слушаю… Значит, самых никчемных ставим во главу колонны – и вперед на минное поле?

– Ха! По-твоему, лучше кормить балласт за счет тех, кто все-таки на что-то годен?

Логика, подумал Фома. Сейчас же со дна памяти выплыло то, о чем он уже много лет мечтал забыть: женщина с коляской. В коляске лежал младенец – мертвый. И женщина была уже мертва к тому моменту, когда Фома и Нсуэ наткнулись на нее в бесконечных скитаниях по феоду. Так уж вышло, что очередной перерыв между посещениями той точки выброса оказался долгим, и матери с ребенком просто не хватило воды. Уж конечно, они не умели ее экономить.

Тела закопали в песок. Бушмен потом долго был мрачен и на вдребезги изломанном английском ругал неприспособленных городских жителей. Выходец из Калахари не мог взять в толк, как можно погибнуть от жажды в пустыне. Не бывает таких пустынь!

А Фома казнил себя. Ведь это из-за него они опоздали на несколько дней. Это он не вовремя подхватил странную лихорадку, от которой все тело покрылось лиловыми пятнами, и суток пять провалялся в том оазисе, где сейчас живет Автандил. Едва не умер, но все-таки выжил благодаря каким-то травкам, добытым Нсуэ, а может быть, выжил не вследствие траволечения, а вопреки ему. Он-то выжил…

Что ж, рассуждая здраво, балласт есть балласт, и не стоит о нем жалеть. Закон Плоскости беспощаден. Не погибни та женщина с ребенком, они долгое время годились бы только на роль нахлебников. Кому-то пришлось бы больше горбатиться на поле, чтобы их прокормить. Феодал был бы вынужден чаще посещать их – ведь для малыша нужно много чего. И все это в ущерб другим – тем, кто работает до седьмого пота, а не просто живет непонятно зачем и жалуется. Плоскость не благосклонна к людям, но сильных и приспособленных она по крайней мере терпит. Слабые ей ни к чему.

Это закон.

Ему нет дела до традиционных законов человеческих. Лишь идеалисты вроде Георгия Сергеевича искренне полагают, будто социальные законы строятся на морали. Чушь! Они строятся на присущем социуму инстинкте выживания и, конечно, на выводах, сделанных из тяжелейших ошибок, на крови и костях неудачливых экспериментаторов, на найденном в муках поколений приемлемом укладе жизни. А мораль уже подгоняется под этот уклад. Десять заповедей – они ведь писаны для Земли. Быть может, здесь некоторые из них должны трансформироваться? Например, так: «Слабого – убий»?

И слабый сгинет. Зато социум будет жить. Можно даже получать непосредственную пользу от гибели слабых – ведь теперь по Плоскости пойдут караваны носильщиков с живыми «миноискателями»! Резко увеличится обмен товарами. Разве это не прогресс? Прочная королевская власть взамен беспросветной феодальной бестолковщины – разве не прогресс?

Он самый. И как всегда, на костях. Главное, чтобы под рукой всегда был излишек людей, чтобы точки выброса действовали бесперебойно, как конвейеры…

– А нельзя устроить так, чтобы сюда с Земли вообще никто больше не попадал? – спросил Фома.

И заметил: визитер удивился. Его удивление длилось несколько секунд. Затем Гумно разразился веселым смехом:

– Ну, ты шутник… Даешь, парень! От тебя первого слышу такое. Нет, я не могу… Во выдумал!

– Значит, нельзя?

– Да кому это надо?! Э, погодь, ты серьезно, что ли? Совсем головой нездоров, да? Главного-то ты не усек: для нас с тобой хорошая жизнь начинается! Кто теперь твои соседи? Уже не феодалы, а наместники, причем все пошли добровольно! Губайдуллин чуть ли не вприпрыжку прибежал. Перонелли пришлось уговаривать, но и тот скоренько разглядел, с какой стороны на бутерброде масло. Люкер, Андриадис, Мбунумве поняли с полуслова. Еще несколько дальних от тебя, ты их вряд ли знаешь… У нас теперь королевство из девяти провинций… то есть было из девяти дня четыре назад. Сейчас, может, уже из пятнадцати – не я один послан к соседям.

– А Бао Шэнжуй? – спросил Фома.

– Это какой? Это тот китайча, чьи земли за твоими? К которому раньше почти все китайцы уходили? Как же, наслышан. Он будет следующим. Дураков нет.

– Это почему же?

Гумно в сердцах хлопнул себя по колену:

– Слушай, ну ты думаешь, прям как баобаб растет – в год по сантиметру. Еще раз говорю: совсем другая жизнь у тебя пойдет. Проникнись! У всех, кто чего-то стоит, другая жизнь пойдет. Плоскость – она сама определит, кто чего стоит, кому наверху быть, кому на брюхе ползать, а кому вообще жить не надо. Насчет себя ты уже доказал, тебе и быть наместником. Назначишь старост в оазисах, подучишь из пополнения трех-четырех караванщиков и гонцов с полномочиями решать дела на месте, ну сам иногда явишься с инспекцией, когда охота придет ноги размять, а грузы и без тебя дойдут… Понял? Выбери себе оазис поприличнее, живи да радуйся. Гвардию себе заведи, чтоб уважали. Заставь бездельников дом тебе построить – настоящий дом, а не халупу. Или ты свободой дорожишь? Нет? Правильно: на хрен она нужна, такая свобода! Короче: служишь королю, платишь ему десятину, а взамен получаешь человеческие излишки, и делай с ними что хочешь. Служба необременительная.

– То-то тебя ко мне погнали, – с издевкой сказал Фома. – Бобик, апорт!