криминалистов, патологоанатомов и, конечно же, следователей, которые работают над этим делом. Даже пару журналистов позвали. Тогда мы все вместе сумели составить портрет Мясника.

– У вас есть его описание?

– Не внешности, нет. Научное описание черт характера, присущих безумцу, который это творит.

– Надо полагать, это вовсе не один из оригиналов, населяющих Кингсбери-Ран, – заметил Мэлоун.

– Нам было бы проще, если бы он там жил. Но нет. Не думаю, что он оттуда. Мы пришли к выводу, что этот человек либо мясник – то есть он правда работает мясником, – либо врач. Либо есть еще какая-то причина, в силу которой он обладает схожим опытом. Он знает, что делает, когда расчленяет трупы. Знает, где суставы, умело режет плоть вокруг них. И все в этом духе.

– Ты поэтому не хотел ничего мне рассказывать по телефону? Боишься, что твой Мясник обладает определенным положением в городе?

– Это одна из причин. Дело в том, что телефоны прослушивают. Я не говорю по телефону ничего, что не хочу увидеть в газетах. Этот урок я усвоил во времена Капоне, он вечно прослушивал мой телефон.

– До чего еще вы додумались на своей конференции?

– Он умный. Сильный. Скорее всего, мужчина. С этим все согласны, хотя у многих вызвало вопросы то, что он оскопил несколько трупов.

– У меня это тоже вызвало вопросы.

Несс поморщился:

– В частной клинике рядом с похоронным бюро Рауса работают пять врачей. Кстати, в списке вероятных профессий Мясника есть и гробовщик. Так что ты в своей комнате на Бродвее очутился в самой гуще событий. К тому же у тебя через дорогу больница Святого Алексиса. За всеми ее сотрудниками мы тоже следим. – И он указал большим пальцем себе за спину, на коробку, стоявшую на полу между передним и задним сиденьями.

Мэлоун вскинул брови:

– Полагаю, это все мне?

– Сегодня в городе нет ни единого врача, мясника, санитара или могильщика, на которых у нас не собрано хоть что-нибудь. – Указательным пальцем Несс очертил в воздухе круг. – Он здесь охотится, здесь разбрасывает трупы. Значит, наверное, и живет он здесь же. Пусть не в самом Кингсбери-Ран, но где-то поблизости. Ему здесь все знакомо. Он знает все входы, выходы и тайные тропки. Знает, как что устроено и как что работает. Знает людей, которых никто не станет искать. Возможно, сам он человек небезызвестный… но жертвы его безымянны.

– То есть ты хочешь, чтобы я шнырял по району вокруг больницы, вынюхивал, кто и когда дежурит, пытался найти закономерности, следил, не случится ли что-нибудь необычное.

– Да. Этим ты и займешься. А еще тебе придется побывать там. – Несс кивнул на лежавшие впереди, под ними, трущобы. – Думаю, тебе захочется посмотреть, что там к чему. У тебя в бумагах собраны все зацепки, которые детективы, работающие над делом, отмели за последние пару лет.

– Я просмотрел бумаги. Но пока не читал внимательно. Хотел сначала осмотреться, а потом уже перейти к подробностям.

– Ну что ж, у тебя все впереди. Просто чтобы ты знал, мы уже проверяли наводки на храм вуду, абортарий, тайную секту и пожирателя душ – он, кстати, сам себя разоблачил. Мы допрашивали горбуна, который вместо ножа и вилки в разные дни недели пользуется то средневековым мечом, то секирой. На одну дамочку с Карнеги-авеню, которая живет недалеко от дома Жертвы Номер Три, донесли из-за коллекции безголовых кукол. Ее навестили мои детективы. Куклы у нее разные. У некоторых просто нет головы, других она режет на куски и складывает в тряпичные мешочки. Мы узнали множество увлекательных подробностей, – не скрывая сарказма, продолжал Несс. – Она продает их в качестве сувениров на пляже Евклид-бич. Называет их Расчлененными Куклами. И люди их покупают. Так что она продолжает их кромсать.

– Послушай… времена нынче тяжелые, – без всякого выражения заметил Мэлоун. – Дамочке надо на что-то жить.

– Мы решили было, что напали на след, когда получили жалобу на одного негра по прозвищу Однорукий Вилли. Он был знаком и с Фло Полилло, и с Роуз Уоллес – с Жертвами Номер Три и Номер Восемь. Послужной список у него ого-го какой длинный, и начальство уже обрадовалось, почуяв развязку. Но у него, черт дери, всего одна рука. Справляется он неплохо, тут я ничего не скажу, но все-таки я ни за что не поверю, что он и есть Безумный Мясник из Кингсбери-Ран. Он на такое не способен физически.

– М-да. Вот она, беда козлов отпущения: вроде бросил их за решетку, а убийства-то продолжаются.

– Ага. И потом, перед людьми неловко. – Элиот горько усмехнулся, но вдруг как-то осел, словно от усталости. Снял шляпу, запустил пальцы в свою соломенную шевелюру.

– Несс, ты в порядке?

– Я в порядке, Мэлоун. Просто давненько не спал по-человечески. В последнее время я сплю на диване, у себя в кабинете.

– Эдна тебя выгнала? – Мэлоун спросил об этом лишь потому, что понял: Несс ему все выложит.

– Нет. Она ушла. Так что по вечерам я не вижу смысла возвращаться домой.

– Совсем ушла?

– Ну да. Осталась у матери после Рождества. Я вернулся сюда один. Она не хочет больше здесь жить.

– Не хочет здесь жить? Почему? – Мэлоун обвел рукой трущобы, что лепились друг к другу внизу, в лежавшей перед ними котловине. Он прищурился, и тогда беспорядочное нагромождение лачуг и камней стало походить на грязное, изорванное лоскутное одеяло. Лоскутное одеяло на свалке.

Несс молчал.

– Мне жаль, Несс, – буркнул Мэлоун. Проявлять сочувствие он не умел.

Элиот со вздохом обхватил ладонями руль, не отводя глаз от лабиринта трущобных тропок.

– Да, мне тоже. Но с другой стороны… мне так легче.

– Понимаю. – Он и правда понимал Несса. Когда Айрин попросила его уйти, ему тоже стало гораздо легче. Быть в ответе за счастье другого человека – та еще мука.

– Она сказала, что будет приезжать на официальные мероприятия, если мне это поможет. Чтобы газетчики ничего не пронюхали. Мне-то плевать на газеты. Но конгрессмен Суини не дает мэру Бертону покоя с этим Мясником. Да ты и сам знаешь, демократы вечно собачатся с республиканцами. Вечно ищут, как бы выставить противника в дурном свете. А я не хочу создавать лишних поводов для болтовни.

– Да, приличия нужно соблюдать, – сухо заметил Мэлоун. Элиот всегда умел соблюсти приличия, хотя сам в политику не лез. Даже в Бюро научных расследований политика и служение обществу сводились в основном к соблюдению приличий. Но Мэлоун давно усвоил, что личина, которую большинство людей надевают на публике, очень далека от реальности. При мысли об этом он по