Нет.

Нет.

Нет…

Он платил за пару книг или кило гречки, выбрасывал их в ближайшую урну и вновь ехал в аэропорт, поспевая к рейсу из Петербурга.

Этот?

Нет.

И тот тоже нет.

Может, этот?.. Вряд ли.

Нет.

Нет…

В запасе у него оставалось еще два десятка прибывающих из России авиарейсов и нескольких прямых поездов. И еще адреса трех дюжин кафешек, где гуляли русаки, и православных церквей…

А где ему еще искать русских немцев, как не там?..

Теперь он подъезжал к Франкфурту, где должны были сесть подряд три самолета из России. Может, с ними ему повезет…

От нечего делать он уставился в окно. Но там вместо пейзажей проносились стены звукоотражающих заборов, дырявыми колоннами светились далекие небоскребы.

Отчего-то вдруг стало грустно. Даже тоскливо.

Это что — ностальгия, что ли? Господи, ему-то о чем тосковать?

О Родине, о России?.. Так он и там — будто иностранец. Чужак. Без кола без двора и собаки в будке… Один — среди реальных и воображаемых врагов. И здесь тоже — один. И некуда ему приткнуться ни тут, ни там, ни где-либо еще…

Нет у него малой родины, есть только большая…

Отчего любому рано или поздно на душе муторно станет.

Или это так сказывается его полугодовой в резерве отдых? Засосавшая его тихая жизнь рядового обывателя?..

Поезд стал сбавлять ход.

Народ потянулся к дверям. Культурно, не толкаясь.

Но вдруг кто-то, работая локтями, протиснулся мимо…

Вряд ли немец. Немцы так себя не ведут.

Он оглянулся.

И замер…

Мужчина среднего роста, худощавый, лоб высокий, глазницы глубокие, чуть расставленные, нос прямой, рот… Уши… Глаза…

Хм…

Мужчина среднего роста с покатым лбом и прямым носом протискивался мимо, оттирая в сторону тормозного пассажира.

Который возмутился:

— Чего прешь — смотреть надо!

Возмутился по-русски. Специально.

— А че ты встал-то! — так же по-русски ответил наглец.

Значит, верно — русак!

Осталось лишь узнать, эмигрант он или прибывший сегодня утром турист? Что нетрудно…

На вокзале мужчина из поезда уверенно пошел к автобусной остановке.

И тот пассажир, которого он толкнул, — тоже.

Приехали. Сошли.

«Немец» заскочил в супермаркет, где прикупил еды и зашел в подъезд пятиэтажного дома — типичной немецкой «хрущобы».

Отследить его квартиру труда не составило, нужно было лишь посмотреть, на каком этаже загорится свет, д после взглянуть на кнопку соответствующей квартиры, подле которой была укреплена прямоугольная табличка.

«Kuznezov».

Ага — Кузнецов. Верно, откуда-нибудь из Семипалатинска…

Ну и повезло же тебе, Кузнецов, хоть ты об этом еще не догадываешься.

Крупно повезло… С чем тебя и можно поздравить. Но не теперь. Завтра…

Все — завтра!..

Herr Kuznezov был не из Семипалатинска, но точно — из Казахстана. Там он имел небольшой магазинчики автосервис, которые приносили ему неплохой доход. Но черт дернул его уехать в Германию. По еврейской эмиграции.

Никаким евреем он отродясь не был, но за пару сотен долларов стал. В местном загсе ему выправили документы, что его бабушка, прабабушка и на всякий случай прапрабабушка были чистопородными местечковыми еврейками. Сильно пострадавшими от немцев. Потому что бабушка была узником половины их концлагерей, а прабабушка угнана в Германию на принудительные работы, где не покладая рук трудилась на вредном производстве на военных заводах, куя оружие для победы Третьего рейха. Заодно, до кучи, он и прапрабабушку сюда же приплел, обзаведясь справками, что та, проживая на Украине, тоже потерпела от немецких оккупационных войск во время Первой еще мировой войны, когда солдаты великого кайзера отобрали у нее корову, порося, пять кур-несушек и девичью честь.

То есть выходило, что теперь Германия должна была ему по гроб жизни! Их марки…

Но марки на него ожидаемым золотым дождем не просыпались. Немцы оказались редкими скрягами, из которых лишнего пфеннига не вытянешь. А вытянешь — после сто раз пожалеешь.

Разочарования начались с первой минуты прибытия на новую родину. Не успели сойти с автобуса, как мордатый немец приказал тащить привезенные с собой вещи в камеру хранения, причем командовал исключительно по-немецки — и понимай его как знаешь!

И понимали. Потому что слова звучали привычные, из киноэпопей времен социализма:

— Ахтунг!

Шнель!

В общем — русишь-швайн и капут-эршиссен…

Во влип! — подумал он, забираясь на двухъярусные нары.

Лагерь переселенцев оказался точно лагерем с одноэтажными в три ряда бараками. Да ладно бы, но против него был какой-то памятник с худющим на постаменте человеком и скульптурными же воротами. Как раз против их ворот!

И были тот памятник и те ворота аккурат на месте бывшего концентрационного лагеря, где сожгли что-то около полумиллиона евреев. Отчего еврейские переселенцы впадали в легкий транс, воспринимая свое новое местожительство как легкий намек.

Полгода Kuznezova мариновали в иммиграционных лагерях, где заставляли зубрить их «шпрехкурсы», а после отправили к черту на кулички, в маленький городишко, где никакой работы не было! Да даже если бы и была — очень ему надо пахать, как пашут коренные немцы. Да еще за такие, по их ценам, пфенниги!

Быстро поняв что к чему, Кузнецов сел на социал, получая от немецкого правительства вполне приличное денежное пособие, и стал подрабатывать «по-черному». Отчего скоро смог обзавестись техникой и купить вполне приличную машину. И думал, что все это сойдет ему с рук. Как в бывшем Союзе. Не тут-то было!

Зашел к нему как-то в гости соцработник и вежливо так поинтересовался, на какие такие шиши он приобрел машину? И новенький телевизор. Да еще, наглец, в холодильник сунулся, где не поленился перечесть все колбасы.

— О-о, я-я!.. — восхитился он благосостоянию своего подопечного. — Вы хорошо живете. Очень хорошо. Слишком хорошо!

Вы не должны иметь машину и все то, что имеете. Вы должны жить по средствам. Немецкое правительство выплачивает пособия лишь для нуждающихся людей…

Да какое твое свинячье дело! — возмутился Кузнецов. Конечно, про себя.

Вслух сказал:

— Я-я, гуд, я — он и есть, нуждающийся. А это — подарок моей любовницы.