В Черемхове не было оказано никакого сопротивления. Армия быстрым маршем шла к Иркутску. От Жанена была получена новая телеграмма. «На каких условиях, – спрашивалось в ней, – генерал Войцеховский согласен не брать Иркутск и обойти город». В дальнейшем переговоры шли при посредничестве чехов. Новый главнокомандующий первым условием поставил освобождение верховного правителя, а кроме того – вывод из города мятежных войск, выдачу провизии и выделение армии части золотого запаса. На этих условиях он соглашался занять город на два-три дня и затем проследовать за Байкал.[1414]

7 февраля передовые части армии Войцеховского с налё та взяли посад Иннокентьевское в семи верстах от Иркут ска. Повстанцы, занимавшие посад, без боя бежали в город.

«Волжане» и «ижевцы» долго оставались в сёдлах, ожидая приказа идти дальше – на Иркутск.[1415]

Камера невелика: восемь шагов в длину, четыре – в ширину. У стены – железная кровать, напротив – ввинченные в пол столик и табурет. На стене – полка для посуды. В углу – таз и кувшин для умывания, выносное ведро. В двери – окошко для передачи пищи, над ним – кругленький волчок.

В первые дни Колчак, как вспоминала Гришина-Алмазова, сильно волновался, почти не ел, плохо спал, ходил из угла в угол. Его сотрясал простудный кашель.[1416] Но постепенно он успокаивался. В конце концов, катастрофа, его постигшая, – не только его личная. Это катастрофа многих людей. Это что-то почти геологическое. Ещё Толль своим острым глазом геолога мог заметить на обнаженном утёсе пласты, идущие вертикально, – следы былых катастроф, когда накопившая ся где-то в недрах энергия вздымала вверх одни из них и об рушивала другие. Не в силах одного человека сдержать такой взрыв, когда энергии своевременно не был дан выход.

Теперь настало короткое время подводить итоги и думать о недолгой своей жизни, о детстве, юности, о былом. Вспомнил ли он о своём товарище по выпуску Александре Рыкове, который в это время тоже доживал последние свои дни? Потеряв ногу в сражении в Жёлтом море, он перешёл на сухопутную службу, дослужился до генерал-майора, а в начале 1920 года был расстрелян в Архангельске. Другой однокашник, капитан 1-го ранга Александр Зарудный ещё раньше пустил себе пулю в висок. А вот красавчик Александр Пышнов, неважно учившийся, устроился на службу к большевикам.[1417] Так что разделение на красных и белых прошло и по их выпуску.

Первое время в тюрьме сохранялись установившиеся ранее либеральные порядки. Уголовные, приносившие пищу и убиравшие камеры, охотно передавали письма. В свою очередь и политические оказывали им разные услуги. Однажды надзиратели застали в камере у Колчака уголовного, который брился его бритвой. Он оправдывался:

– Так ведь она безопасная. Это – наша с Александром Васильевичем.

Раз в неделю заключённые получали передачи с воли.[1418] Неизвестно только, приносил ли их кто-нибудь Колчаку. Разрешались ежедневные прогулки. Думал ли он, что когда-нибудь будет гулять с Анной Васильевной в тюремном дворике? О настоящем и будущем говорить не хотелось. Вспоминали прошлое или молчали.

– А что? – как-то сказал он, вдруг повеселев. – Непло хо мы с вами жили в Японии. – И, помолчав, добавил: – Есть о чём вспомнить.

В другой раз он произнёс с нотками отчаяния и прозрения:

– Я думаю – за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за вас – я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не да ется даром.[1419]

Ещё до ареста Колчака, 7 января 1920 года, Политцентр, в подражание Временному правительству, создал Чрезвычайную следственную комиссию.[1420] 21 января, в здании тюрьмы, она начала допрашивать Колчака.

Председателем комиссии был назначен бывший руководитель Омского совета К. А. Попов, которого поручик Барташевский в своё время побоялся вытащить из тифозного барака. Попов долгое время колебался между большевиками и меньшевиками, и только приход большевиков к власти положил конец этим колебаниям. Заместитель Попова, меньшевик В. П. Денике, выделялся своим холёным, барственно-профессорским видом. Но, в отличие от двух своих братьев, известных учёных, профессором он не был. В Иркутском университете, основанном Сибирским правительством, он дошёл только до должности приват-доцента. Работа в следственной комиссии ему, видимо, понравилась, и в дальнейшем он продолжал работу в советской карательной системе, пока власти закрывали глаза на его меньшевистское прошлое. В 1939 году его репрессировали.[1421]

В комиссию вошли также меньшевик А. Н. Алексеевский и эсер Г. И. Лукьянчиков. Первый из них был знаком Колчаку по Экономическому совещанию. На допросах он был активнее всех, задавал вопросы, стараясь поставить верховного правителя в неудобное положение. Но потом, когда Политцентр сошёл со сцены, он благоразумно убыл в эмиграцию. По части вопросов проявлял старания и Денике. Лукьянчиков за всё время не задал ни одного вопроса, и было видно, что он сочувствует Колчаку.

Адмирал держался на допросах спокойно, не торопясь, обстоятельно рассказывал о своей жизни, охотно отвечал на вопросы, не теряя нить повествования. Потом прочитывал и правил протоколы. Старался не упоминать лишний раз имён, чтобы не давать пищу для следователей, не пытался сваливать ответственность на других. Поскольку же начал он свой рассказ с ранних лет, а факты его биографии переплетались с главными моментами недавней истории, то перед следователями раскрывалась широкая панорама русской жизни за последние 30–40 лет. Этот допрос, а также письма к Тимирёвой – в настоящее время самые читаемые произведения Колчака.

На второе своё заседание комиссия собралась 23 января, а в промежутке между заседаниями в Иркутске произошли важные события.

Политцентр надеялся сделать Иркутск центром «буферного государства» между Забайкальем, занятым японцами и их ставленником Семёновым, и Советской Россией. В Москву на переговоры была отправлена делегация во главе с эсером Е. Е. Колосовым. По дороге он был арестован, а после освобождения его трудоустроили конторщиком в Сибздрав.[1422]