предупреждал против мягкотелости: «Тов. Серебренников выступил с новой теорией „авторитет задавил“. Следовательно, для них авторитет всей партии ниже авторитета Кашкина». Нельзя было свою «близорукость» прикрывать такими теориями. Еще один вузовец, Секачев, хотел положить конец сговору классового врага: «В Индустриальном институте уже выброшено 20 человек чужаков» – там умеют чистить. «Я работаю в маленькой организации СФТИ и вот нам нужна помощь». А что делает враг? «Вместо помощи мы от Загорского получаем только шпильки, а делает он поддержку людям, вышедшим из дворян и т. д.»

Загорский каялся:

Все эти люди, которые сейчас вскрыты прокуратурой, вообще ничего не имели с линией партии, – начал он, имея в виду обвиняемых по московскому процессу. – Зиновьевщина разглагольствовала о решении ЦК о вооруженном восстании в 1917 г., этим они хотели задержать приход к власти диктатуры пролетариата. Этой группировке присуще также и двурушничество. Самым тягчайшим моментом в моей жизни является тот период, когда я примыкал к зиновьевской группе. На протяжении своей работы я также имел ряд ошибок политического характера. Очень часто на работе мне не удается сколотить дружный коллектив, ничего не получается. Я работаю в одиночку. Вся моя жизнь сплошное несчастье.

В особенности Загорский выделял свои «ошибки в деле Мишина», от которого он вовремя не отмежевался. «Несмотря на большой стаж в партии и опыт работы больше, чем у других товарищей, тем не менее, у меня получилось сползание с большевистских рельсов». Однако каялся Загорский неубедительно. Шутный, партиец из педиститута, не верил:

Выступление Загорского нечего не дает. Он гнилое, гнусное болото бандитизма зиновьевщины называет людьми. Чувствуется, что душевно обидеть их не может. <…> Как так, что т. Загорский не может найти себе в партии коллектив? Нужно его освободить от партийного коллектива.

«Почему Загорский в 1927 г. сработался с троцкистами, а сейчас с партией работать не может? – ехидно интересовался Перцев из мединститута. – Пора ему отдать партбилет и не путаться в ногах парторганизации». «Загорский остался один, без коллектива, потому, что нет такого коллектива, который пошел бы за Загорским, нет коллектива троцкистско-зиновьевского, – говорил в том же духе пропагандист Шайдулин. – Ценность коммуниста – распознать врага в зачаточном состоянии». Здесь обнаруживается, в сравнении с делом Горсунова, шаг вперед в развитии дискурса о троцкизме. Даже если бывший троцкист возглавил партийный коллектив, проявил себя вожаком – это был троцкистско-зиновьевский партийный коллектив. Исправление стало невозможным: козлище – всегда козлище, и агнцем ему не стать.

П. И. Скороспелова была тверда в своем выступлении:

У нас в стране переделано все, и вот только троцкисты еще не переделались. Поэтому работы еще много. [В] выступлении т. Загорского, хотя оно было и бичующим, я не вижу искренности, и с момента прибытия в ТГУ он начал окружать себя троцкистами (Глобус, Мишин), в особенности последним. В видимости они между собой, якобы, все время не сходятся во враждебных взглядах, а действительно являлись лучшими друзьями. <…> Мой взгляд – Загорский еще наполнен троцкизмом, друзей из коммунистов у него нет, а есть друзья из темных людей.

Гараган из ТГУ согласился с ней:

Практика показала, как бывший троцкист – так враг народа. По приезде к нам Загорского и Мишина первым делом они попытались взять под влияние отдельных членов парткома, <…> которые начали работать под дудку Загорского. <…> Классовой бдительности нет у Загорского и в помине. Отношения между Загорским и Мишиным самые законспирированные. Вне[шне] они в раздоре, а в действительности всегда вместе.

Васьков добавил: «У Загорского слова всегда расходятся с делом», например, он «защищает таких, как <…> Глобус». О Глобусе высказался Тыфкунов из ТИИ: «Университетом и Домом Ученых послан на демонстрацию в Кемерово троцкист Глобус, и этот троцкист стоял на трибуне и приветствовал! Почему в ТТИ пробрались троцкисты? Потому, что в парткоме работали троцкисты (Кашкин, Безденежных и др.)».

Круг замкнулся. Раскаяния бывших оппозиционеров расценивались как «неоткровенные». В Индустриальном институте, например, партгруппа научных работников ставила вопрос о Солоницыне. На партсобрании Кашкин выступал в защиту этого человека, вспоминала Лаптева, «а голосовал за исключение – проявил двурушничество. Считаю, что в ТТИ еще неблагополучно, а в объявленной резолюции в газете „Красное знамя“ не говорится о троцкизме Кашкина».

Недостаточно было революционной бдительности и в университете. «В частности о Загорском – не помогал молодым специалистам в их росте, например, Скороспеловой». Спрингис отмечал в своем заключительном слове: «Сегодня впервые партмассы услышали от Загорского, что он состоял в оппозиции, но его сегодняшнее выступление показало, что это не ошибка, а целая система, что его отношение всегда противоположно линии партии. Получается, что Загорский вступил в оппозицию, от партии оторвался и по существу в нее не вернулся. Ясно, что надо просить горком заняться Загорским».

Общий вывод: вузовские ячейки обманули ожидания. «Все чужие элементы вскрыты не по линии первичных организаций, а горкомом». Прочитав о террористических кознях троцкистско-зиновьевского центра в газетах, участники собрания поняли, что продолжать по-прежнему нельзя. «Сейчас мы не имеем никакого права подвергать дальше опасности жизнь наших вождей, следовательно, мы должны добиться ясности в выявлении всех двурушников».

Отметив слабую «марксистко-ленинскую вооруженность» своих кадров, общее собрание вузов Томска подвело итоги в отношении Загорского. Николай Петрович выступал «в роли подлинно маскирующегося классового врага, клянущегося в верности Ленинско-Сталинской партии, а в действительности не желающего раскрыть перед партией свою душу». Он не сделал «искреннего признания» перед партией «в своем прошлом преступлении» – участии в ленинградской оппозиции. Не признал он и «троцкистские поступки настоящего времени»[1202]. Соответственно, Загорский был исключен «как двурушник», не доказавший «преданности партии» и не принявший «активного участия в разоблачении остатков троцкистско-зиновьевской банды». 29 августа 1936 года местный отдел НКВД его арестовал по обвинению в «собирании и организации контрреволюционных троцкистско-зиновьевских кадров», а также в «протаскивании троцкистско-зиновьевских установок на лекциях». Еще один участник собрания, В. А. Пышкин, пытался выслужиться доносами на коллег, но был исключен как человек, среди всего прочего «ставший на путь защиты Кашкина».

Выгнали из партии и Кашкина. В соответствии с мотивировкой исключения, выданной секретарем Томского горкома ВКП(б) С. Куравским, Кашкину ставилось в вину то, что он не только заступился за членов «антипартийной группы» Нусинова шесть лет тому назад, но и, будучи директором Индустриального института до недавнего времени, «тормозил исключение из партии троцкиста Шахтерова, считая его исключение преждевременным». На этом Кашкин не остановился. Зная о том, что ныне арестованный его заместитель Н. М. Безденежных принадлежал к троцкистской оппозиции, он принял его на работу в качестве заместителя директора по административно-хозяйственной части. «При этом, когда горком ВКП(б) обсуждал вопрос на бюро при проверке партийных документов, Кашкин, приветствуя, при этом не сообщил о