Предсмертное прощание длилось около двух часов, наконец, в четверть одиннадцатого король поднялся первым; тогда жена, сестра, дети повисли на нем, как яблоки на яблоне: король с королевой держали дофина за одну руку; наследная принцесса, стоя по левую руку от отца, обхватила его за талию; принцесса Елизавета с той же стороны, что и ее племянница, но чуть сзади, вцепилась королю в плечо; королева — а именно она более других имела право на утешение, потому что была самой грешной, — обхватила мужа за шею, и вся эта скорбная группа медленно продвигалась к двери со стонами, рыданиями, криками, среди которых слышалось только:

— Мы увидимся, правда?

— Да… Да.., не беспокойтесь!

— Завтра утром.., завтра утром, в восемь часов?

— Я вам обещаю…

— А почему не в семь? — спросила королева, — Ну, хорошо, в семь, — согласился король, — а теперь.., прощайте! Прощайте!

Он так произнес это «прощайте!», что все почувствовали, что он боится, как бы ему не изменило мужество.

Наследная принцесса не могла более выносить эту муку; она протяжно вздохнула и опустилась на пол: она лишилась чувств.

Принцесса Елизавета и Клери поспешили ее поднять.

Король почувствовал, что должен быть сильным; он вырвался из рук королевы и дофина и бросился в свою комнату с криком:

— Прощайте! Прощайте!

Он захлопнул за собой дверь.

Королева совсем потеряла голову: она прижалась к этой двери, не смея попросить короля отпереть, и плакала, рыдала, стучала в дверь рукой.

Королю достало мужества не выйти.

Тогда члены муниципалитета попросили королеву удалиться, подтвердив обещание короля о том, что она сможет увидеться с ним на следующий день в семь часов утра Клери хотел было отнести еще не пришедшую в себя наследную принцессу в покои королевы; однако на второй ступеньке члены муниципалитета остановили его и приказали вернуться к себе.

Король застал своего духовника в кабинете башни и попросил рассказать, как его доставили в Тампль. Слышал ли он рассказ священника или неразборчивые слова сливались в его ушах в сплошной гул и заглушались его собственными мыслями? Никто не может ответить на этот вопрос.

А аббат рассказал вот что.

Предупрежденный г-ном де Мальзербом, назначившим ему встречу у г-жи де Сенозан, о том, что король собирается прибегнуть к его услугам в случае смертного приговора, аббат Эджворт с риском для жизни вернулся в Париж и, узнав в воскресенье утром приговор, стал ждать на улице Бак.

В четыре часа пополудни к нему вошел незнакомец и передал записку, составленную в следующих выражениях:

«Исполнительный совет ввиду дела государственной важности просит гражданина Эджворта де Фирмонта явиться на заседание совета».

Незнакомцу было приказано сопровождать священника: во дворе ожидала карета.

Аббат спустился и уехал вместе с незнакомцем. Карета остановилась в Тюильри.

Аббат вошел в зал заседаний; при его появлении министры встали.

— Вы — аббат Эджворт де Фирмонт? — спросил Гара.

— Да, — отвечал аббат.

— Людовик Капет выразил желание, чтобы вы находились при нем в последние минуты; мы вызвали вас, дабы узнать, согласитесь ли вы оказать ему ожидаемую от вас услугу.

— Раз король указал на меня, — молвил священник, — мой долг — повиноваться.

— В таком случае, — продолжал министр, — вы поедете со мной в Тампль; я отправляюсь туда прямо сейчас.

И он увез аббата в своей карете.

Мы видели, как тот, исполнив положенные формальности, добрался, наконец, до короля; как Людовик XVI был вызван своими домашними, а потом снова возвратился к аббату Эджворту и стал расспрашивать его о подробностях, с которыми только что познакомился читатель.

Когда он окончил свой рассказ, король предложил:

— Сударь! Давайте теперь оставим все это и подумаем о великом, единственно важном деле: о спасении моей души.

— Государь! — отвечал аббат. — Я готов всеми силами облегчить вашу участь и надеюсь, что Господь мне поможет; однако не кажется ли вам, что для вас было бы большим утешением сначала отстоять мессу и причаститься?

— Да, несомненно, — согласился король. — И поверьте, что я сумел бы оценить по достоинству подобную милость; но как я могу до такой степени подвергать вас риску?

— Это — мое дело, государь, и я хотел бы доказать вашему величеству, что достоин чести, которую вы мне оказали, избрав меня себе в помощь. Позвольте мне действовать по своему усмотрению, и я обещаю все устроить.

— Действуйте, сударь, — кивнул Людовик XVI. Потом, покачав головой, он прибавил:

— Но вам вряд ли это удастся… Аббат Эджворт поклонился и вышел; он попросил дежурного проводить его в зал заседаний.

— Тот, кому завтра суждено умереть, — сказал аббат Эджворт, обращаясь к комиссарам, — желает перед смертью отстоять мессу и исповедаться.

Члены муниципалитета в изумлении переглянулись; им даже в голову не приходило, что к ним можно обратиться с подобной просьбой.

— Где же, черт побери, можно в такое время найти священника и церковную утварь?

— Священник уже найден, — отвечал аббат Эджворт, — я перед вами; что же до церковной утвари, то ее предоставит любая близлежащая церковь, нужно лишь сходить за ней.

Члены муниципалитета колебались.

— Что вас смущает? — поинтересовался аббат.

— А что если под предлогом причащения вы отравите короля?

Аббат Эджворт пристально посмотрел на человека, высказавшего это сомнение.

— Вы только послушайте, — продолжал член муниципалитета, — история дает нам немало примеров такого рода, что вынуждает нас быть подозрительными.

— Сударь! — молвил аббат. — Меня так тщательно обыскали, когда я сюда входил, что вы можете быть абсолютно убеждены: яда я с собой не пронес; ежели бы завтра он у меня вдруг оказался, то это означало бы, что я его получил из ваших рук: сюда ничто не может ко мне попасть без вашего ведома.

Комиссары вызвали отсутствовавших членов и стали совещаться.

Просьбу решено было удовлетворить, но при двух условиях: первое — аббат составит прошение и подпишет его; второе — церемония будет завершена на следующее утро не позднее семи часов, потому что в восемь пленник должен быть препровожден к месту казни.

Аббат написал прошение и оставил его на столе, потом его проводили к королю, которому он и сообщил добрую весть о том, что просьба удовлетворена.

Было десять часов; аббат Эджворт заперся с королем, и они оставались наедине до двенадцати.