слово может стать достоянием гласности. Леа будет стоять перед телекамерами, а репортеры начнут совать прямо в лицо свои микрофоны на длинных палках. И вести она себя будет неуклюже. Запинаясь, неуверенно станет произносить реплики в этой пьесе, жанр которой можно условно определить так: пропавший ребенок — отчаявшаяся мать.

А позже на экране телевизора она увидит, как умело перейдет режиссер с крупного плана ее скорбного встревоженного лица с покрасневшими глазами к милому и невинно улыбающемуся личику Марисы. Тоже крупный план, ее хорошенькая дочка с сияющими белокурыми волосами, одиннадцати лет от роду, ученица шестого класса. И камера будет по очереди останавливаться на каждом из трех снимков Марисы, которые предоставила ее мать. А затем, когда вконец отчаявшаяся мать заговорит снова, зрители увидят песочно-желтый фасад здания частной — эксклюзивной — школы Скэтскил-Дей и не успеют спохватиться, как им уже будут показывать оживленное движение в вечерний час пик на Пятнадцатой улице, что в Саут-Скэтскил. И под эту картинку нейтральный женский голос будет объяснять, что обычно одиннадцатилетняя Мариса Бэнтри приходила домой из школы в пустую квартиру и начинала готовить ужин для себя и мамы (последняя работает в клинике Найака и раньше восьми вечера домой не возвращается). А затем зрителям покажут район, где проживают мама с дочкой, прямоугольные и безобразные, точно армейские бараки, жилые дома под дождем, и у подъезда одного из таких домов будут стоять несколько здешних обитателей и с любопытством взирать на офицеров полиции и камеры репортеров. И снова покажут мать пропавшей девочки, Леа Бэнтри, женщину тридцати четырех лет и, по всей видимости, никудышную мать. И будет ясно, что ей дурно от чувства вины — и она продолжит блеять умоляющим голосом:

— Если кто-то видел мою дочь, если кто-то знает, что могло случиться с моей девочкой, Марисой, пожалуйста…

В следующем выпуске новостей покажут трейлер, перевернувшийся на платной автостраде Нью-Джерси. В аварии пострадали еще одиннадцать автомобилей, двое водителей погибли, восемь человек получили ранения, и их отправили на «скорой» в госпиталь Ньюарка.

«Господи, как стыдно! Но я хочу лишь одного — чтобы Мариса вернулась…»

Главная новость дня должна возбуждать и тревожить воображение. И в тот апрельский четверг, около десяти вечера, четыре местных телеканала показали репортажи об исчезновении Марисы и продолжат передавать через определенные интервалы времени, пока имеет место развитие данных событий и не угас зрительский интерес. Но то нельзя было назвать «новыми» новостями, поскольку большинство зрителей уже успели посмотреть самый первый выпуск. И все «новое» теперь будет зависеть и исходить от отдельных участников и определенных деталей, которые должны обнаружиться со временем, — своеобразная приманка для зрителей, известный закон «саспенс», применяемый в производстве фильмов.

Вообще материал был довольно выгодный. Обезумевшая от горя мать, призывающая найти свое дитя, а случаи похищения (исчезновения) детей относительно редки в северных пригородах Нью-Йорка, как и в целом преступления, связанные с насилием. А это, в свою очередь, означало, что к делу привлечены нешуточные силы и центральное полицейское управление работало в тесном контакте с местными полицейскими отделениями в Территауне, Слипи-Холлоу и Ирвингтоне. Этим и объяснялись столь пристальный интерес к развитию событий со стороны средств массовой информации, озабоченность населения случившимся и столь активное участие в поисках этого самого населения. В порыве сочувствия — так характеризовали это все те же средства массовой информации. Широчайшее вовлечение и соучастие. Нет, наперебой утешали они Леа, такого в районах с традиционно высоким уровнем преступности не увидишь.

— Я так всем благодарна. Огромное вам спасибо!

Иронии в ее голосе не наблюдалось. В покрасневших глазах стояли слезы. Ей хотелось одного — чтобы все поверили в искренность этих слов.

В пользу матери срабатывал также и факт, что если дочь ее не просто убежала из дома по собственной воле, а ее похитили силой, то это стало бы первым подобным случаем в истории Скэтскила.

И замечательно. Настоящая сенсация.

— Но она не убежала. Мариса никогда не убегала из дома. Я уже пыталась объяснить…

Еще одна интересная особенность происшествия заключалась в следующем таинственном и подозрительном обстоятельстве: «значительном» временно́м зазоре между предполагаемым исчезновением ребенка после школы и зарегистрированным Службой спасения временем обращения матери: 20.14. Самые бдительные телеканалы усматривали здесь возможность драматических обстоятельств.

Полиция Скэтскила не подтверждает, но и не опровергает того факта, что в местном участке рассматривается возможность участия в странном исчезновении девочки ее матери, миссис Бэнтри, ранее не судимой и не привлекавшейся.

А уж как просочились на тот же телеканал сведения о том, будто мать при появлении в ее доме полиции «страшно занервничала», никто из сотрудников канала сказать не мог.

Господи, позор какой! Уж лучше умереть! Готова пожертвовать собственной жизнью ради Марисы…

Часы, дни… Каждый час проходил с великим трудом и болью, точно кость, застрявшая в горле. А дни превратились в невыносимые своей бесконечностью отрезки времени, переживать и выдерживать которые уже не оставалось сил. Ей казалось, что крутится какое-то огромное колесо и что сама она застряла в этом колесе, совершенно беспомощная, в подвешенном паническом состоянии и одновременно готовая сотрудничать с кем угодно, с каждым поворотом колеса, лишь бы это помогло вернуть Марису. И еще она вдруг со всей ясностью ощутила, что да, Бог есть, Бог милосерден, что на белом свете помогает не только полиция и правосудие, а есть еще и великая высшая справедливость и что она готова отдать свою жизнь за Марису.

Впрочем, почти все это время ей неким непостижимым образом удавалось сохранять спокойствие. По крайней мере внешне. Она сама верила в то, что абсолютно спокойна и ни не в коем случае не впадет в истерику. Позвонила родителям, которые жили в Спокане, штат Вашингтон, поскольку избежать этого все равно нельзя. Позвонила старшей сестре, в Вашингтон, округ Колумбия. И не услышала в их встревоженных недоверчивых голосах ни тени упрека в свой адрес, ни намека на попытку взвалить всю вину на нее. Но понимала — со временем она получит от них сполна.

«Знаю. Это я во всем виновата. Но это сейчас не главное».

Она верила в то, что остается чертовски спокойной! Отвечала на их неожиданные вопросы. Затем они переспрашивали, и Леа отвечала снова. И все это повторялось до бесконечности, как заевшая пластинка патефона, как петля спутавшейся магнитофонной ленты, один и тот же ответ на их подозрительность, их сомнения. Она отвечала на вопросы офицеров полиции с отчаянием тонущей, цепляющейся за веревку, с помощью которой ее втянули в спасательную лодку, а в лодке