идет не снизу, а пущено сверху. „Искусственно выделяются отдельные личности, создается аристократия. Стахановское движение – это кнут для рабочего из самого рабочего. Пару смен по-стахановски работать, давать рекорды можно, но чтобы все рабочие согласились потеть, этому я не поверю, вранье. Стахановское движение рассчитано на неслыханную эксплуатацию рабочих“». Муралов подчеркивал, что «весь сталинский аппарат ухватится за это движение и, несомненно, добьется хотя бы временного эффекта, „а этого нам, троцкистам, допустить нельзя, это не в наших расчетах“»[1208]. По свидетельству Евгении Иосифовны Майзлиной от 9 марта 1936 года, она встречалась с Мураловым неоднократно, чаще у него в квартире и реже в его служебном кабинете в Управлении Кузбассугля. «Муралов указал мне: „Учтите только, чтобы метко и верно бить наших врагов, вам надо заниматься изучением трудов Маркса и Ленина“. <…> Из моих разговоров с Мураловым для меня было ясно, что основными нашими задачами в настоящее время являются: 1. собирание разбросанных троцкистских сил и на базе консолидации троцкистских кадров развертывание активной троцкистской деятельности; 2. осторожное выявление лиц, сочувствующих троцкизму, среди молодежи и главным образом среди комсомольцев и 3. исключительно осторожное проведение среди них пропаганды троцкистских взглядов»[1209].

Муралова арестовали. Следствие вели работники секретно-политического отдела И. А. Жабрев, С. П. Попов и П. И. Сыч; из Москвы их курировал начальник СПО НКВД СССР Г. А. Молчанов. Муралов ни в чем не признавался, поговаривали, что Каруцкий с ним церемонился. Приказ НКВД СССР № 00240 от 15 июля 1936 года обращал внимание на недопустимость такого поведения. Г. Г. Ягода писал: «Я обращал внимание тов. Каруцкого на необходимость <…> повести более острую и целесообразную борьбу с контрреволюцией, особенно с троцкистами и зиновьевцами <…> На примере комиссара государственной безопасности 3‑го ранга тов. Каруцкого со всей наглядностью видно, как даже способные чекисты, подававшие большие надежды на рост, в результате недопустимого личного образа жизни, в результате бездеятельности и потери чекистского чутья застывают в своем росте, опускаются и становятся совершенно негодными работниками и руководителями». По мнению Ягоды, «эти начальники управлений НКВД перестали чувствовать биение пульса политической жизни, у них притупилась острота восприятия враждебных проявлений классового врага. Они стали болтунами-чекистами, чекистами-рассказчиками. Они не поняли, что для того, чтобы обеспечить охрану революционного порядка и государственной безопасности и руководить борьбой с контрреволюцией в новых условиях, необходимо самим культурно и политически расти, развивать максимум энергии и инициативы в борьбе с врагом, быть собранным, бдительным, упорным». «Самовлюбленного», «живущего только прошлым», «дряблого», «отяжелевшего» и «неповоротливого» Каруцкого обвинили в «оппортунистическом благодушии», «самоуспокоенности» и «бездеятельности» – и срочно отозвали в Москву[1210].

Приехавший на место Каруцкого В. М. Курский относился к новым кадрам чекистов, способных «на основе знания политической обстановки делать правильные оперативные выводы в своей работе». Следствие быстро пошло в нужном направлении, и около десятка томов агентурной разработки «Военный» засвидетельствовали существование подпольной организации троцкистов с Мураловым во главе. Все протоколы, написанные следователями, корректировались начальниками отделов, а зачастую и начальниками УНКВД в сторону усиления подозрения. Так, начальник УНКВД по Алтайскому краю С. П. Попов «днями и ночами сидел за корректировкой протоколов». Поповым был выработан определенный шаблон для допросов, который использовался остальными следователями. В специальных схемах значились названия «организаций», их руководители, филиалы на местах, основные вербовщики; по этим схемам следователи составляли протоколы[1211]. Начальники районных отделений и их заместители тратили значительную часть своего времени на корректировку протоколов и отсылку телеграмм в Москву[1212].

Под сильным нажимом следователей заместитель начальника Кемеровского химкомбината Яков Наумович Дробнис 26 сентября 1936 года признал, что Муралов призывал к «подрывной работе» на сибирских предприятиях[1213]. Затем последовали другие признания важных троцкистов. Наконец, 5 декабря 1936 года после 8‑месячных отпирательств дал «правдивые показания» и Муралов. На суде в январе 1937 года он обозначил три причины, которые его сдерживали и заставляли все отрицать.

Одна причина – политическая, глубоко серьезная, две – исключительно личного характера. Начну с наименее важной, с моего характера. Я очень горячий, обидчивый человек. Это первая причина. Когда меня посадили, я озлобился, обиделся. <…> Вторая причина тоже личного характера. Это – моя привязанность к Троцкому. Я морально считал недопустимым изменять Троцкому <…> Тут были и дружеские отношения, и политические соображения. Третий момент – как вы знаете, в каждом деле есть перегибы. И я думал так, что если я дальше останусь троцкистом, тем более, что остальные отходили – одни честно, другие бесчестно – во всяком случае они не являлись знаменем контрреволюции, а я – нашелся герой <…> Если я останусь дальше так, то я могу стать знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало. В то время на моих глазах росли кадры, промышленность, народное хозяйство <…> Я не слепец и не такой фанатик. И я сказал себе, чуть ли не на восьмом месяце, что надо подчиниться интересам того государства, за которое я боролся в течение 23 лет, за которое сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске[1214].

Все началось, говорил Муралов на предварительном следствии, со встречи с бывшим наркомом почт и телеграфов И. Н. Смирновым в Москве в 1931 году. Мы помним роль Ивана Никитича во время дискуссии 1927 года как человека, ответственного за оппозиционные кадры. В 1928 году он даже в условной капитуляции перед сталинской фракцией видел попытку «сохранить жизнь ценой потери смысла жизни», но, как мы видели выше, год спустя и сам пришел к заключению, что бороться со сталинским курсом можно только изнутри партии. Смирнов подал покаянное заявление в ЦКК, был возвращен в Москву, восстановлен в партии и назначен управляющим новостроек Наркомата тяжелой промышленности СССР[1215]. В то же время Смирнов возглавил подпольную организацию, в которую вошли и другие важные для нас «капитулянты», такие как Е. А. Преображенский или И. Т. Смилга[1216].

Съездив по работе в Берлин в 1932 году, Смирнов передал сыну Троцкого Сергею Седову свою заметку об экономическом положении в Советском Союзе. Подписанная «Ко» – это конспиративный псевдоним Смирнова, «Колокольцев», – заметка, опубликованная в «Бюллетене оппозиции большевиков-ленинцев», описывала катастрофическую ситуацию, которая сложилась в советской экономике под воздействием сталинской политики. Безумные «призовые скáчки» индустриализации, когда огромные средства тратятся на какие-то бессмысленные вещи, омертвление средств в недостроенных объектах, создание системы производства брака в связи с погоней за количественными показателями, разрушительная политика в деревне, голод, падение доходов рабочих – все эти вещи Смирнов описывал и искал спасение в изменении политического режима. Седов оповещал Троцкого: