Я повёл туристов в «Весёлого друкка», один из уютных непритязательных кабачков, где просто вкусно и обильно кормят, и ничего больше, никаких культурных программ. Друкки – они такие любители поесть… Шёл мелкий-мелкий холодный дождик, водяная пыль, с полосатого навеса капало: где-то разошлись швы. Кабачок был не то чтобы полон совсем, но оживлён, многие ньёрдбургцы заходят сюда чаще, чем в другие кабачки. Я не знаю, почему так. Наверное, им тоже нравится, когда вкусно кормят. Ну, и поят. Может быть, к вечеру начнутся песни…

Мои уже так походили на местных, что к ним пару раз подходили за огоньком. Здесь правило «Nicht Feuer, Nicht Rauch, Nicht Schrei!» не действовало, хотя вообще-то кабачок был достаточно близок и к порту со всеми его газохранилищами, и к обрыву – правда, без тех трусливых драконов, которых можно испугать внезапным криком или плохим исполнением арии Ричарда. Обрыв сейчас украшали драконы деревянные, держащие в пастях чугунную цепь-ограду.

Мирабелле я дал пару «банзайских» адресов и несколько ценных советов; заодно я предупредил друзей, что к ним идёт странный человечек. Уже вечером она исчезнет с острова, проведёт несколько недель в подземельях – пока не заживёт рана на месте извлечённого идента, – и отправится подальше от Башни, на запад или на юг, и там затеряется в толпе…

Это я так думал тогда.

Изя запаздывала уже на два с лишним часа. Мы не возмущались, поскольку обед задался: в моих подопечных наконец-то распознали туристов, – но поскольку распознали не сразу, а чуть ли не к концу обеда, это всех почему-то сильно обрадовало и настроило на шутливый тон; прорезалось наконец легендарное эстебанское гостеприимство, кабатчик Браун как раз кстати откупорил бочонок двойного небесного (если кто не знает: свежесваренный «копчёный» эль в открытых бочонках поднимают на специальном баллоне высоко в небо, где вода начинает замерзать и собираться на поверхности рыхлой корочкой, её снимают шумовкой до тех пор, пока в бочонках не остаётся половина от исходного объёма; тогда баллон возвращается) – и веселье покатилось, беспричинное, а потому самое ценное. Мрачен был только я, но старался этого не показывать. К элю подали медный тазик шкварок…

…наши высадились тогда в порту, пробравшись по паромным тросам, по внутренней их части, двенадцать человек из Дальнего и двадцать четыре из Ясного, весь путь они провели в пеналах для почты, и я видел со своего поста, как они выгружались, затёкшие, неуклюжие, натягивали имитацию солдатских бронекостюмов «Центурион», очень похожие пластиковые поделки, не защищающие ни от чего, но защиты и не требовалось, нужно было просто на три минуты совместить картинку, выдаваемую системой слежения, с тем, что можно увидеть невооружённым глазом, систему слежения мы уже захватили, теперь требовалось подогнать к ней действительность, вот так же сыпал мельчайший дождь, и вокруг фонарей висели круглые неясные радуги…

КУМИКО

…и тогда я поняла, что Старший хотел мне сказать. Он хотел сказать, что скучал обо мне так же, как и я о нём, но оставаться мне здесь нельзя: здешнее чудовищное поле Цветов вот-вот дозреет до начала охоты, может быть, это произойдёт уже этой ночью, – и тогда всем в округе грозит смерть, даже Волкам, даже огромным Каменным буйволам – всем, всем… Я не знала, как, откуда, почему могло образоваться такое поле, в этом мог бы разобраться Север, или отец, или кто-то из китайских плантаторов, но не я. Сколько здесь Цветов? Многие тысячи. И не под скалами, а на пологом склоне…

Нужно было искать другое место, чтобы скрыться. Потому что здесь, даже если меня не сожрёт пыльца, то – найдут люди. Понадобится очень много людей, чтобы за одну ночь успеть прихватить такую массу Цветов.

Взлететь на простом автожире с места невозможно – нужен разбег. Но мой «Махмади» умел немножко больше, чем простой автожир. Можно было на короткое время превратить его в вертолёт – правда, жутко неэкономичный: вместо пропеллера мотор начинал вращать турбину компрессора, и сжатый воздух (плюс, разумеется, добавочный водород) подавался к концам лопастей на маленькие примитивные реактивные двигатели. Получалось что-то вроде «огненного колеса», китайцы любят показывать такие на крестьянских ярмарках. Реактор, конечно, для этого приходится форсировать, воды уходит огромное количество…

Но ничего другого мне не оставалось.

Мы попрощались со Старшим, и я улетела. Правда, потом, когда уже вырубила реактивную тягу и пошла на нормальном режиме – пропеллер и ротор, – я вернулась и сделала круг. Старший уводил семью на северо-запад, к самым страшным бездонным болотам… я надеюсь, он знал, что делал…

Мой же путь лежал на юг и даже чуть-чуть на восток – к необитаемой скале Чудная. Главное, чтобы меня не заметили по дороге; на самой скале мне есть где укрыться.

Что сказать: я долетела непонятно как, проложив себе путь почти наугад, по наитию, по чутью – сквозь густой ледяной туман. А через пять минут после того, как я села, с неба обрушился ливень и град. Некоторые градины были с кулак. Я разминулась с неминуемой смертью.

75

Изя пришла. Она была как мёртвая.

Прошлой ночью в Ключах двенадцать подростков – кто-то из Дальнего, кто-то из Ньёрдбурга, кто-то неопознанный – пробрались в замаскированный ангар. Я, например, и не подозревал, что там есть такой. В ангаре стояли три маленьких орбитальных катера. Один из катеров пацаны угнали. Вылет запрещённой к использованию машины тут же зафиксировали землюки, примчались и похватали всех, кто был в тот момент на острове. Наверное, тем самым они спасли от расправы восьмерых мальчишек-угонщиков, которые улететь не сумели и попали в лапы к охране ангара.

Но имена тех, кто улетел, стали известны и землюкам, и синим – а значит, и серым, а ведь именно серым наверняка принадлежал этот ангар и эти катера… Так вот: среди улетевших был старший Изин сын, Юрка. И – трое Подколодных.

Теперь их ищут все.

– Север… – жалобно.

– Помолчи, а?

Это был какой-то обвал. Из-под мира выбило подпорки, и он весь рушился на меня.

ЛЮСЬЕН

Мы прибыли на Котур ближе к вечеру. Это был остров в форме наконечника стрелы, размерами двенадцать километров на три, частью покрытый густой тёмно-зелёной растительностью, частью каменистый. Дом – старинный, двухэтажный, с огромной верандой и плоской крышей, – и хозяйственные постройки располагались почти на самом «острие наконечника»; чуть подальше над бездной нависали два длинных решётчатых пирса, даже на мой не слишком просвещённый взгляд страшно древние, наверняка проржавевшие насквозь и для использования по назначению не пригодные. Памятник эпохи… Больше никаких построек видно не было. Шериф летел впереди, я за ним, немного правее и выше. Когда мы подлетали к Стене, он поднял руку, предостерегая. Но Стену трудно не заметить – хотя бы потому, что когда приближаешься к ней, все волосы встают дыбом…

Стена отрезала от острова примерно пятую часть, «хвостовик». Мне показалось, что зелень по ту сторону Стены гораздо светлее и пышнее.